Начинается ли размышление с умозаключения?
Холмы по ту сторону озера были очень красивы, а за ними возвышались заснеженные горы. Весь день шел дождь, но теперь, словно неожиданное чудо, небеса внезапно посветлели, и все стало живым, радостным и безмятежным. Цветы были ярко-желтыми, красными и темно-фиолетовыми, и капли дождя на них были подобны драгоценным камням. Это был самый прекрасный вечер, наполненный светом и блеском. Люди вышли на улицы, а вдоль озера кричали от смеха дети. Во всем этом движении и суматохе была очаровывающая прелесть и удивительное, все охватывающее умиротворение.
На длинной скамье, стоящей перед озером, нас было несколько. Какой-то мужчина говорил довольно громким голосом, и было невозможно не подслушать то, что он говорил своему соседу.
«В такой вечер как сегодня хотел бы я оказаться где-нибудь подальше от этого шума и суеты, но моя работа удерживает меня здесь, и я ее ненавижу».
Люди кормили лебедей, уток и нескольких отбившихся от стаи чаек. Лебеди были чисто белыми и очень изящными. На воде сейчас не было ряби, и холмы на другой стороне озера были почти черными, но горы за холмами сверкали из-за заката, а яркие облака позади них казались пылающе живыми.
«Не уверен, что я понимаю вас, – начал мой гость, – когда вы говорите, что знания нужно отложить в сторону, чтобы понять истину». Он был пожилым человеком, много путешествовал и много читал. Он провел год или около того в монастыре, объяснил он, и бродил по всему миру, от порта до порта, работая на судах, экономя деньги и собирая знания. «Я не подразумеваю простые книжные знания, – продолжал он, – я подразумеваю знания, которые накопили люди, но которые не попали на бумагу, таинственные обычаи, не записанные на манускрипты и священнописания. Я немного практиковал оккультизм, но мне он всегда казался довольно-таки глупым и поверхностным. Хороший микроскоп – это куда более выгодно, чем ясновидение человека, который видит метафизические вещи. Я прочел книги некоторых из крупных историков с их теориями и их видением, но… Наделенный превосходным умом и способностью накапливать знания человек должен быть способен делать много добра. Я знаю, что это не модно, но во мне есть закрадывающееся принуждение преобразовать мир, но знания – это моя страсть. Я всегда был страстным человеком по отношению ко многому, и теперь меня смущает мое побуждение знать. На днях я прочитал кое-что из ваших работ, что заинтриговало меня, и когда вы сказали, что должна быть свобода от знания, я решил прийти и увидеться с вами не как последователь, но как любопытствующий».
Следовать за другим, каким бы ученым или благородным он ни был, означает блокировать всякое понимание, не так ли?
«Тогда мы сможем говорить свободно и со взаимным уважением».
Если позволите спросить, что вы подразумеваете под знаниями?
«Да, для начала это хороший вопрос. Знания – это все, чему человек научился через опыт, это то, что он накопил благодаря изучению, через столетия борьбы и боли, во многих областях стремлений как научных, так и психологических. Поскольку даже самый великий историк интерпретирует историю согласно его изучению и настрою, так что и обычный ученый, подобно мне, может перевести знание в действие либо „хорошее“, либо „плохое“. Хотя в данный момент нас не интересует действие, оно неизбежно связано со знаниями, которые являются тем, что человек испытал или чему научился через мысль, через медитацию, через страдания. Знания обширны, они не только записаны в книгах, но и существуют в индивидуальном, также как в коллективном или расовом сознании человека. Научная и медицинская информация, техническое „ноу-хау“ материального мира внедрены преимущественно в сознание западного человека, тогда как сознанию восточного человека присуща большая чувствительность к духовности. Все это является знанием, охватывающим не только то, что уже известно, но и то, что обнаруживается изо дня в день. Знания – это нескончаемый процесс, процесс постоянного прибавления, нет ему никакого конца, и поэтому то, что человек ищет, может быть бессмертно. Поэтому я не могу понять, почему вы говорите, что всякое знание нужно отложить, если мы хотим понимания истины».
Разделение между знанием и пониманием искусственно, на самом деле его не существует. Но чтобы быть свободным от этого разделения, что означает чувствовать различие между ними, мы должны выяснить, что же является наивысшей формой размышления, иначе будет беспорядок.
Начинается ли размышление с умозаключения? Неужели размышление – это движение от одного умозаключения к другому? Может ли быть размышление, если размышление активное? Разве наивысшая форма размышления не пассивна? Не всякое ли знание – это накопление определений, умозаключений и активных утверждений? Активная мысль, которая основана на опыте, является всегда результатом прошлого, и такая мысль никогда не сможет раскрыть новое.
«Вы утверждаете, что знания – это вечно в прошлом, и что мысль, возникшая из прошлого, должна неизбежно затмить восприятие того, что можно назвать истиной. Однако, без прошлого, без памяти мы бы не смогли узнать этот объект, который мы условились называть стулом. Слово „стул“ отражает умозаключение, к которому пришли с общего согласия, и всякое общение прекратилось бы, если такие умозаключения не были приняты как должное. Большая часть нашего размышления основана на умозаключениях, на традициях, на опытах других, и жизнь была бы невозможна без наиболее очевидных и неизбежных из этих умозаключений. Конечно, вы не имеете в виду, что нам надо избавиться от всех умозаключений, всех воспоминаний и традиций?»
Пути традиции неизбежно ведут к посредственности, и ум, пойманный в ловушку традиции, не может почувствовать то, что истинно. Традиция может быть однодневной, или же она может датироваться тысячелетиями. Это было бы явно абсурдно со стороны инженера отбросить технические знания, которое он получил благодаря опыту тысячи других. А если пробовать отбросить память о том, где живешь, то это только будет означать невротическое состояние. Но накопление фактов не приведет к пониманию жизни. Знания – это одно, а понимание – это другое. Знание не ведет к пониманию, но понимание может обогащать знания, и знания могут служить инструментом понимания.
«Знания необходимы, их не следует презирать. Без знаний не могли бы существовать современная хирургия и сотни других чудес».
Мы не нападаем на знания или защищаем их, а пытаемся понять проблему целостно. Знания – это только часть жизни, а не вся она, и когда эта часть приобретает всепоглощающую важность, чем это грозит нам сейчас, тогда жизнь становится поверхностной, глупой рутиной, из которой человек стремится убежать через какую-либо форму отвлечения внимания и суеверия с плачевными последствиями. Простое знание, каким бы обширным и искусным оно ни было, не решит наши человеческие проблемы. Допускать то, что оно решит, означает навлечь на себя расстройство и страдание. Необходимо кое-что намного более глубокое. Можно знать, что ненависть бесполезна, но освободиться от ненависти – это совершенно другое дело. Любовь – это не вопрос знания.
Итак вернемся, активное размышление – это вовсе не размышление, это просто видоизмененное продолжение того, о чем думали раньше. Время от времени его внешняя форма может изменяться в зависимости от принуждений и давлений, но ядро активного размышления – это всегда традиция. Активное размышление – это процесс соответствия, и ум, который приспосабливается, никогда не сможет находиться в состоянии открытия.
«Но может ли быть отвергнуто активное размышление? Разве оно не необходимо на определенном уровне человеческого существования?»
Конечно, но вся проблема не в этом. Мы пытаемся выяснять, может ли знание стать помехой для понимания истины. Знания необходимы, так как без них нам пришлось бы начинать снова и снова в некоторых областях нашего существования. Это довольно просто и ясно. Но помогут ли нам накопленные знания, даже пусть обширные, понять истину?
«Что есть истина? Неужели это общепринятая позиция, к которой всем нужно шагать? Или же это субъективный, индивидуальный опыт?»
Называйте ее любым именем, а истина должна быть вечно новой, живущей. Но слова «новая» и «живущая» используются только для того, чтобы передать состояние, которое не статическое, не мертвое, не фиксированная точка в пределах человеческого ума. Истину нужно обнаруживать снова и снова от мгновения до мгновения, это не опыт, который можно повторить, она не имеет никакого продолжения, это состояние, не имеющее времени. Разделение между многим и одним должно прекратить быть для того, чтобы возникла истина. Это не состояние, которое можно достичь, ни точка, до которой ум может развиться, дорасти. Если истину представлять себе как вещь, которую можно заполучить, то культивирование знаний и накоплений воспоминаний становится необходимым, порождающим гуру и последователя, того, кто знает, и того, кто не знает.
«Тогда вы против гуру и последователей?»
Вопрос не в том, против чего мы, а в восприятии того, что соответствие, которое является желанием безопасности, с его страхами предотвращает переживание бесконечного.
«Думаю, что понимаю то, что вы имеете в виду. Но не слишком ли трудно отказаться от всего, что накоплено? И, вообще, действительно ли это возможно?»
Отказаться, чтобы извлечь пользу, это вовсе никакой не отказ. Видеть ложное как ложное, видеть истинное в ложном и видеть истинное как истинное, вот именно это освобождает ум.
Самопознание или самогипноз?
Дождь шел всю ночь и большую часть утра, и теперь солнце садилось за темными, тяжелыми тучами. Небо было бесцветным, но воздух наполнился ароматом пропитанной дождем земли. Лягушки квакали всю ночь напролет с постоянством и ритмом, но с рассветом они умолкли. Стволы деревьев потемнели от долгих дождей, а листья, начисто вымытые от летней пыли, снова станут сочными и зелеными через несколько дней. Лужайки тоже заново зазеленеют, кустарники вскоре расцветут, и наступит радостная пора. Каким долгожданным был дождь после жарких, пыльных дней! Горы за холмами казались не слишком далекими, а легкий ветерок, дующи от них, был прохладен и свеж. Будет большее работы, больше еды, и голодание уйдет в прошлое.
Один из тех больших коричневых орлов описывал широкие круги по небу, паря по ветру, не взмахивая собственными крыльями. Сотни людей на велосипедах ехали домой после долгого дня, проведенного в офисе. Немногие разговаривали, когда ехали, но большинство их них молчали и очевидно были уставшими. Большая группа людей остановилась, облокотившись на велосипеды, и оживленно обсуждала какой-то вопрос, в то время как полицейский по соседству устало наблюдал за ними. На углу возвышалось большое здание. На дороге было полно коричневых луж, проезжающие мимо автомобили расплескивали из них грязь, которая оставляла темные пятна на одежде. Велосипедист остановился, купил у торговца сигарету и снова поехал.
Подошел мальчик, неся на голове старую банку из-под керосина, наполовину наполненную какой-то жидкостью. Он, должно быть, работал в этом новом здании, которое было в процессе строительства. У него были яркие глаза и необычайно веселое лицо, он был худым, но имел крепкое телосложение, а его кожа была очень темной, загорелой из-за солнца. На нем была рубашка и набедренная повязка, обе землистого цвета, грязные из-за долгого ношения. Его голова имела правильную форму, и в его походке было некоторое высокомерие – мальчишка выполнял мужскую работу. Как только толпа осталась позади, он начал петь, и внезапно вся атмосфера изменилась. Его голос был пообыкновению ребяческим, сильным и хриплым, но песня имела ритм, и вероятно, он двигал в такт своими руками, поскольку ни одна рука не поддерживала на его голове жестяную керосиновую банку. Он чувствовал, что кто-то шел позади него, но был слишком весел, чтобы стесняться, и его никоим образом не тревожила перемена, произошедшая вокруг. В воздухе разлилась благодать, любовь, которая покрыла все, мягкость, которая была проста и без расчета, совершенство, которое было вечно цветущим.
Мальчик резко прекратил петь и повернулся к обветшалой хижине, которая стояла на некотором отдалении от дороги. Вскоре вновь пойдет дождь.
Посетитель сказал, что он удерживал должность в правительстве, которая была неплохой, когда все шло хорошо, и так как он получил первоклассное образование, и дома, и за границей он мог подняться весьма высоко. Он был женат, как он сказал, и имел двоих детей. Жизнь была довольно приятной, поскольку успех был гарантирован. Он был владельцем дома, в котором они жили, и он отложил деньги на образование своих детей. Он знал санскрит и был знаком с религиозной традицией. Все шло достаточно гладко, сказал он, но однажды утром он очень рано проснулся, принял ванну и сел для того, чтобы медитировать до того, как проснутся его семья или соседи. Хотя он хорошо отдохнул во время сна, медитировать он не смог, и внезапно почувствовал переполняющее побуждение провести оставшуюся часть жизни в медитации. Не было ни колебания, ни сомнения по этому поводу. Он посвятит все оставшиеся ему годы обнаружению того, что бы это ни было, тому, что можно найти через медитацию, и он сказал своей жене и своим двум мальчикам, которые были в колледже, что собрался стать саньясином. Его коллег удивило его решение, но они приняли его отставку, и через пару дней он покинул свой дом, чтобы никогда не вернуться.
Это произошло двадцать пять лет назад, продолжил он. Он строго дисциплинировал себя, но обнаружил, как это трудно после непринужденной жизни, и ему потребовалось долгое время, чтобы полностью справиться со своими мыслями и страстями, которые присутствовали в нем. Тем ни менее, в конце концов у него стали появляться видения Будды, Христа и Кришны, видения, чья красота приводила в восторг, и он сутками бывало жил, как будто в трансе, постоянно расширяя границы своего ума и сердца, абсолютно поглощенный той любовью, которая является преданностью наивысшему. Все вокруг него – сельчане, животные, деревья, трава – было активно действующее, великолепное в своей живости и очаровании. Ему потребовались все эти годы, чтобы коснуться низа бесконечного, сказал он, и удивительно, что он пережил все это.
«У меня есть несколько учеников и последователей, так как это неизбежно в этой стране, – продолжал он, – и один из них предложил мне, посетить беседу, которую вы должны были вести в этом городе, где мне случилось побывать в течение нескольких бесед. Я был очень увлечен тем, что вы рассказали в ответ на вопрос о медитации. Было сказано, что без самопознания, которое само по себе является медитацией, всякая медитация – это процесс самогипноза, проекции собственной мысли и желания. Я думал обо всем этом и теперь пришел, чтобы поговорить об этом с вами.
Я понимаю, что то, что вы говорите, совершенно истинно, и это для меня огромный удар осознать, что я был в ловушке образов или проекций моего собственного ума. Я теперь очень глубоко осознаю, чем являлась моя медитация. В течение двадцати пяти лет я оставался в красивом саду, созданном мною самим. Персонажи, видения были результатом моей специфической культуры и того, чего я желал, изучал и впитал в себя. Теперь я понимаю значение того, что я делал, и я больше, чем потрясен тем, что впустую потратил так много драгоценных лет».
Мы молчали в течение некоторого времени.
«Что же мне теперь делать? – продолжил он через время, – существует ли какой-то выход из тюрьмы, которую я построил для самого себя? Я понимаю, что то, к чему я пришел в своих медитациях, – тупик, хотя еще несколько дней назад это казалось таким наполненным великого значения. Как бы сильно мне ни хотелось, я не могу вернуться ко всему тому самообольщению и самостимулированию. Я хочу прорваться через завесы иллюзии и натолкнуться на то, что не создано искусственно умом. Вы понятия не имеете, через что я прошел в течение прошлых двух дней! Та структура, которую я так тщательно и основательно создавал в течение двадцати пяти, больше не имеет никакого значения, и мне кажется, будто мне придется начать все заново. Откуда мне начать?»
Может ли быть так, что нет вообще никакого «начала заново», а только лишь восприятие ложного как ложного, что есть начало понимания? Если бы кому-то пришлось начать заново, то он опять-таки оказался бы в ловушке другой иллюзии, возможно, в иной форме. Что ослепляет нас – так это желание достичь цели, результата, но если бы мы почувствовали, что результат, которого мы желаем, находится все еще в пределах области эго, тогда не было бы мысли о достижении. Наблюдение ложного как ложного, а истинного как истинного является мудростью.
«Но я действительно вижу то, что я делал в течение последних двадцати пяти лет, как ложное? Осознаю ли я весь смысл того, что я расценивал как медитацию?»
Жажда опыта – это начало иллюзии. Как вы теперь понимаете, ваши видения были всего лишь проекциями вашего внутреннего «я», созданных внутри вас условий, и именно эти проекции вы и переживали. Конечно, это не медитация. Начало медитации – это понимание своей внутренней основы, «я», и без этого понимания то, что называется медитацией, радостное или болезненное, является просто формой самогипноза. Вы занимались самоконтролем, овладели мыслями и сконцентрировались на последующем опыте. Такое эгоцентричное занятие, это не медитация, и различить, что это не медитация, – вот начало медитации. Понимание истины в ложном освобождает ум от ложного. Свобода от ложного не возникает через желание достичь ее, она приходит, когда ум больше не заинтересован в успехе, в достижении цели. Должно произойти прекращение всякого поиска, и только тогда есть возможность для возникновения того, что не имеет названия.
«Я не хочу обмануться снова».
Самообман существует, когда имеется любая форма жажды или привязанности, привязанности к предубеждению, к опыту, к системе мышления. Сознательно или подсознательно, переживающий всегда ищет опыт значительнее, глубже, шире, и, пока существует переживающий, будет происходит в той или иной форме заблуждение.
«На все это потребуется время и терпение, не так ли?»
Время и терпение могут быть необходимы для достижения цели. Амбициозный человек, мирской или кокой-то еще, нуждается во времени, чтобы получить результат. Ум – это результат времени, так же как и всякая мысль – это его результат, и мысль, работающая на освобождение себя от времени, только усиливает свое порабощение по отношению ко времени. Время существует только тогда, когда есть психологический промежуток между тем, что есть, и тем, что должно быть, которое называется идеалом, целью. Осознавать ошибочность всего этого способа размышления – значит быть свободным от него, что не потребует никакого усилия, никакой практики. Понимание происходит немедленно, это не имеет времени.
«Медитация, которой я увлекался, может иметь значение только тогда, когда понята как ложная, и думаю, что я понимаю ее как ложную. Но…»
Пожалуйста, не задавайте неизбежного вопроса относительно того, что же будет вместо нее, и так далее. Когда ложное рассеется, тогда появится свобода для возникновения того, что не является ложным. Вы не можете искать истинное с помощью ложного, ложное – это не средство для достижения истинного. Ложное должно полностью прекратить быть, но не в сравнении с истинным. Нет сравнения между ложным и истинным, насилие и любовь нельзя сравнивать. Насилие должно прекратиться, чтобы возникла любовь. Прекращение насилия – это не вопрос времени. Восприятие ложного как ложного – вот окончание ложного. Позвольте уму быть пустым, а не заполненным всякими размышлениями. Тогда только возникает медитация, а не медитирующий, который занимается медитацией.
«Я был поглощен медитирующим, ищущим, наслаждающимся, переживающим, что все есть я сам. Я жил в прекрасном саду, созданном мною самим, и был там как в заключении. Теперь я вижу ошибочность всего этого, смутно, но вижу».
Бегство от того, что есть
Это был довольно-таки приятный сад, с открытыми, зелеными лужайками и расцветшими кустарниками, полностью окруженный широко распространившимися деревьями. Виднелась дорога, бегущая по одной его стороне, и можно было часто случайно услышать громкий разговор, особенно вечерами, когда люди направлялись домой. В другое время в саду было очень тихо. Трава поливалась водой утром и вечером, и в оба эти раза слеталось очень много птиц, бегающих в поисках червей туда-сюда по лужайке. Они были так нетерпеливы в своем поиске, что подходили весьма близко без какого-либо опасения, тогда как вы оставались сидеть под деревом. Две птицы, зеленые и золотистые, с квадратными хвостами и длинными, тонкими торчащими перьями регулярно прилетали, чтобы усесться среди кустов роз. Они были точно такого же цвета, как и только что раскрывшиеся листья, и увидеть их было почти невозможно. У них были плоские головы, длинные, узкие глаза и темные клювы. Иногда они устремлялись вниз дугой близко к земле, ловили насекомое и возвращались на ветку колеблющегося розового куста. Это было самое прекрасное зрелище, полное свободы и красоты. Нельзя было подобраться к ним поближе, они были слишком пугливы, но если посидеть под деревом, почти не двигаясь, можно было бы увидеть, как они резвятся, а солнце играет на их прозрачных, золотистых крыльях.
Частенько большая мангуста появлялась из густых кустарников, ее красный нос держался высоко в воздухе, острые глаза наблюдали каждое движение в округе. В первый день она казалась очень встревоженной, особенно увидев человека, сидящего под деревом, но вскоре привыкла к человеческому присутствию. Она пересекала сад во всю его длину неторопливо, а ее длинный плоский хвост касался земли. Иногда она проходила вдоль края лужайки, близко к кустам, затем становилась намного внимательней, а ее нос шевелился и подергивался. Как раз вышло целое семейство, впереди шел крупный мангуст, а за ним следовали его жена поменьше, за ней двое поменьше, все одной линией. Малыши останавливались один или два раза, чтобы поиграть, но когда мать учуяв, что их не было сразу позади нее, резко поворачивала свою голову, они мчались вперед и снова выстраивались линией.
В лунном свете сад становился очарованным местом, неподвижные, тихие деревья отбрасывали длинные, черные тени поперек лужайки и среди всех утихших кустарников. После многоголосой суматохи и болтовни птицы уселись на ночь в темной листве. На дороге теперь вряд ли кого увидишь, но иногда вдалеке можно было бы слышать песню или звуки флейты, на которой кто-то играл по пути в деревню. В другое время сад был очень тихим, наполненным нежным шепотом. Не единый лист не пошевелился, и деревья придавали форму туманному, серебристому небу.
Воображению нет места при медитации, его необходимо полностью отбросить, поскольку ум, пойманный в ловушку воображения, может только породить заблуждение. Ум должен быть ясным, без движения, и в свете той ясности приоткрывается бесконечное.
Он был стариком с седой бородой, а его тощее тело едва прикрывала шафрановая одежда саньясина. Он был вежлив в манерах и речи, но его глаза были полны печали, печали из-за тщетного поиска. В возрасте пятнадцати лет он оставил свою семью, отрекся от мира и много лет блуждал по всей территории Индии, посещая ашрамы, изучая, медитируя, бесконечно ища. Какое-то время он даже жил в ашраме религиозно-политического лидера, который очень напряженно трудился ради свободы Индии, и останавливался в другом ашраме, на юге, где было приятное песнопение. В зале, где молча жил один святой, он также, как и многие другие, оставался молча, все еще ища. Были также ашрамы на восточном и на западном побережье, где он останавливался, исследуя, вопрошая, обсуждая. Он также побывал на далеком севере, среди снегов и в холодных пещерах, и медитировал около бурлящих вод священной реки. Живя среди аскетов, он страдал физически и проделывал длительные паломничества в священные храмы. Он был сведущим в санскрите, и пение, когда он переходил с места на место, приводило его в восторг.
«Я искал Бога всеми возможными способами с пятнадцатилетнего возраста, но не нашел Его, и сейчас мне уже за семьдесят. Я пришел к вам, как приходил к другим, надеясь найти Бога. Я должен найти Его прежде, чем я умру, если же, конечно, Он не является всего лишь очередным из многочисленных мифов человечества».
Если можно спросить, сэр, вы думаете, что неизмеримое можно найти, ища его? Через следование различными путями, через дисциплину и самоистязание, через жертву и преданное служение неужели ищущий натолкнется на вечное? Естественно, сэр, существует ли вечное или нет, неважно, и суть этого может быть раскрыта позже, но что важно, так это понять, почему мы ищем, и что есть то, что мы ищем. Почему мы ищем?
«Я ищу, потому что без Бога жизнь мало что значит. Я ищу Его из-за печали и горечи. Я ищу Его, потому что хочу умиротворения. Я ищу Его, потому что Он постоянен, неизменен, потому что есть смерть, а Он бессмертен. Он – это порядок, красота и совершенство, и по этой причине я ищу Его».
То есть, находясь в агонии из-за непостоянного, мы с надеждой преследуем то, что мы называем постоянным. Повод нашего поиска – это найти утешение в идеале постоянного, а сам этот идеал рожден непостоянством, он вырос из боли постоянного изменения. Идеал нереален, в то время, как боль реальна, но мы, кажется, не понимаем факт боли, и поэтому мы цепляемся за идеал, за надежду безболезненности. Таким образом существует рожденное в нас дуальное состояние факта и идеала с его бесконечным конфликтом между тем, что есть, и тем, что должно быть. Поводом нашему поиску служит побег от непостоянства, от печали туда, что, как думает ум, является состоянием постоянства, вечного блаженства. Но сама эта мысль непостоянна, поскольку она рождена в горечи. Противоположность, как бы ни была она возвеличена, содержит в себе семя ее собственной противоположности. В таком случае, наш поиск является просто побуждением убежать от того, что есть.
«Вы хотите сказать, что мы должны прекратить искать?»
Если мы обратим наше неразделенное внимание на понимание того, что есть, тогда в поиске, каким мы его знаем, вообще не будет необходимости. Когда ум освобожден от печали, какая потребность тогда в поиске счастья?
«Может ли когда-либо ум быть свободным от печали?»
Делать заключение, может ли он или не может быть свободным, означает положить конец всякому исследованию и пониманию. Мы должны нацелить все наше внимание на понимание печали, но мы не можем сделать этого, если мы пытаемся убежать от печали, или же если наши умы заняты поиском ее причины. Должно быть полнейшее внимание, а не уклончивое беспокойство.
Когда ум больше не ищет, больше не порождает конфликт из-за своих потребностей и жажды, когда он молчит из-за понимания, только тогда может возникнуть неизмеримое.
Можно ли знать, что есть хорошо для людей?
В комнате нас было несколько человек. Двое просидели в тюрьме много лет по политическим причинам, они страдали и жертвовали ради получения свободы для страны и были хорошо известны. Их имена часто упоминались в газетах, и хотя они были скромны, но специфическое высокомерие из-за достижения и известности все-таки мелькало в глазах. Они были начитаны, и говорили с плавностью, которая приходит с практикой публичных выступлений. Один был политиком, крупным мужчиной с острым взглядом, был полон всяких проектов и был не против карьеризма. Он также попал в тюрьму по той же самой причине, но теперь занимал должность во власти, и его взгляд был уверенным и целеустремленным. Он мог манипулировать идеями и людьми. Был еще другой, который отказался от имущества и голодал ради силы делать добро. Много знавший и владевший подходящими цитатами, он обладал улыбкой, которая была искренне добродушной и приятной, и в настоящее время он путешествовал по всей территории страны, разговаривая, убеждая и голодая. Было еще трое или четверо остальных, которые также стремились подняться по политической или духовной лестнице признания или смирения.
«Я не могу понять, – начал один из них, – почему вы так сильно против активных действий. Жизнь – это действие, без действия жизнь – процесс застоя. Мы нуждаемся в преданных людях действия, чтобы изменить социальные и религиозные условия этой несчастной страны. Наверное, вы не против реформы: за то, чтобы люди, наделенные землей, добровольно отдали часть земель безземельным, за обучение сельских жителей, за улучшение деревень, за прекращение кастовых разногласий и так далее».
Реформа, хотя и необходимая, только порождает потребность в дальнейшей реформе, и нет этому никакого конца. Что на самом деле необходимо – так это революция в мышлении человека, а не частичная реформа. Без фундаментального преобразования в умах и сердцах людей реформа просто погружает нас в сон тем, что помогает далее быть удовлетворенными. Это довольно очевидно, не так ли?
«Вы имеете в виду, что мы не должны проводить никакие реформы?» – спросил другой с напряжением, которое удивляло. «Думаю, что вы не понимаете его, – пояснил мужчина постарше. – Он имеет в виду, что реформа никогда не вызовет полное преобразование человека. Фактически, реформа препятствует тому полному преобразованию, потому что она усыпляет человека, давая ему временное удовлетворение. Умножая эти приносящие удовлетворение реформы, вы будете медленно накачивать наркотиками вашего соседа до удовлетворенности.
Но если мы строго ограничимся одной существенной реформой, скажем, добровольная отдача земли безземельным, пока этого не произошло, не будет ли это выгодно?»
Вы можете отделить одну часть от целой области существования? Можете ли вы выставить забор вокруг нее, сконцентрироваться на ней, не воздействуя на оставшиеся части области?
«Задействовать полностью всю область существования – это точно то, что мы планируем сделать. Когда мы доведем до конца одну реформу, мы перейдем к следующей».
Можно ли всеобщность жизни понять через часть? Или же сначала нужно воспринять и понять целое, и только тогда можно исследовать и изменить части по отношению к целому? Без постижения целого, просто концентрация на части только порождает дальнейший беспорядок и страдания.
«Вы хотите сказать, – потребовал напряженный, – что мы не должны действовать или совершать реформы без предварительного изучения целостного процесса существования?»
«Это, конечно, абсурд, – вставил политик. – У нас просто нет времени, чтобы найти полное значение жизни. Это придется оставить мечтателям, гуру и философам. Нам приходится иметь дело с каждодневным существованием, мы должны действовать, мы должны издавать законы, мы должны управлять и создавать порядок из хаоса. Нас интересуют дамбы, ирригация, улучшение сельского хозяйства. Мы занимаемся торговлей, экономикой и мы должны иметь дело с иностранными силами. Этого достаточно для нас, если нам удастся жить изо дня в день без какого-либо произошедшего главного бедствия. Мы люди практики на ответственных должностях и мы должны действовать, прилагая все наши способности, чтобы делать хорошее для людей».
Если можно спросить, откуда вы знаете, что хорошо для людей? Вы слишком много предполагаете. Вы начинаете с такого большого количества умозаключений, и, когда вы начинаете с умозаключения, вашего ли собственного или чьего-то другого, прекращается всякое размышление. Спокойное предположение, что вы знаете, а другой нет, приводит к большему страданию, чем страдание из-за возможности питаться только раз в день. Потому что именно тщеславие из-за умозаключений вызывает эксплуатацию человека. В нашем рвении действовать ради того, чтобы сделать хорошее для других, мы, кажется, причиняем много вреда.
«Некоторые из нас думают, что мы действительно знаем то, что хорошо для страны и ее народа», – объяснил политик.
«Конечно, оппозиция тоже считает, что она знает, но оппозиция не очень сильна в этой стране, к счастью для нас, так что мы победим и окажемся в состоянии, чтобы испытать то, что, как мы думаем, хорошо и выгодно».
Каждая партия знает или думает, что знает, что хорошо для народа. Но то, что по-настоящему хорошо, не создаст антагонизма как на родине, так и за границей, оно вызовет единство между одним человеком и другим. То, что по-настоящему хорошо, коснется всего человечества полностью, а не какой-то поверхностной выгоды, которая может привести только лишь к большему бедствию и страданию. Оно положит конец разделению и вражде, которую создали национализм и организованные религии. И так ли легко найти хорошее?
«Если нам придется учесть все значения, что есть хорошо, мы ни к чему не придем, мы окажемся не способными действовать. Немедленные потребности требуют немедленных действий, пусть даже эти действия могут принести несущественный беспорядок, – ответил политический деятель. – Просто у нас нет времени для обдумывания и философствования. Некоторые из нас заняты с раннего утром до позднего вечера, и мы не можем отсиживаться, чтобы рассмотреть полное значение каждого действия, которое нам нужно предпринять. Мы буквально не можем позволять себе удовольствие глубокого размышления, и мы оставляем это удовольствие для других».
«Сэр, вы, кажется, предлагаете, – сказал один из тех, кто до настоящего времени молчал, – что прежде, чем мы исполним то, что мы считаем хорошим поступком, мы должно обдумать полностью значение того поступка, так как, даже при том, что он кажется выгодным, такой поступок может принести больше страдания в будущем. Но возможно ли так глубоко осознавать наши собственные действия? В момент действия мы можем считать, что имеем то осознание, но позже мы можем обнаружить нашу слепоту».
В момент действия мы восторженны, мы в порыве, мы увлечены идеей или личностью и огнем лидера. Все лидеры, от наиболее зверского тирана до самого набожного политического деятеля, заявляют, что они действуют для добра человечества, и они все ведут к могиле. Но тем не менее мы уступаем их влиянию и следуем за ними. Разве вы, сэр, не оказывались под влиянием такого лидера? Возможно, его уже нет в живых, но вы все еще думаете и действуете согласно его санкциям, его формулам, его образу жизни, или же вы находитесь под влиянием более современного лидера. Так что мы идем от одного лидера к другому, бросая их, когда это нам удобно, или когда появляется лидер получше с еще большим обещанием чего-нибудь «хорошего». В нашем энтузиазме мы и других впутываем в сеть собственных убеждений, и часто они остаются в этой сети, тогда как сами мы перешли к другим лидерам и другим убеждениям. Но то, что хорошо, свободно от влияния, принуждения и удобства, и любой поступок, который не хорош в этом смысле, обязательно породит беспорядок и страдания.
«Думаю, что все мы можем признавать себя виновными в нахождении под влиянием лидера, напрямую или косвенно, – согласился последний говоривший, – но наша проблема вот в чем. Осознавая, что мы получаем много выгоды от общества, а отдаем назад очень мало, при этом видя так много нищеты всюду, мы чувствуем, что несем ответственность за общество, что мы должны что-то делать, чтобы уменьшить это бесконечное страдание. Большинство из нас, однако, чувствует себя довольно потерянными, так что мы следуем за кем-то с сильной индивидуальностью. Его отданная жизнь, его очевидная искренность, его жизненные мысли и действия оказывают на нас очень сильное влияние, и различными путями мы становимся его последователями. Под его влиянием мы вскоре оказываемся в ловушке действий либо за освобождение страны, либо за улучшение социальных условий. В нас имеется закоренелое принятие авторитета, и от этого принятия авторитета вытекает действие. То, что вы нам сказываете, так противоречит всему, к чему мы приучены, что это не дает мерки судить и действовать. Я надеюсь, что вы понимаете наше затруднение».
Конечно, сэр, любой поступок, основанный на авторитете книги, пусть даже священной, или на авторитете человека, возможно благородного и святого, является бездумным поступком, который должен неизбежно привнести беспорядок и горе. В этой и в других странах лидер получает авторитет благодаря интерпретации так называемых священных писаний, которые он свободно цитирует, или благодаря его собственному опыту, который обусловлен прошлым, или благодаря строгости его жизни, что опять же основано на образе священных записей. Так что жизнь лидера так же повязана авторитетом, как и жизнь последователя, оба являются рабами книг и опыта или знания другого. С этим всем в качестве основы вы хотите переделать мир. Это возможно? Или же вам необходимо отбросить весь этот авторитарный, иерархический взгляд на жизнь и приблизиться ко многим проблемам со свежим, жаждущим умом? Проживание и действие неотделимы, они находятся во взаимосвязи, это объединенный процесс, но сейчас вы отделили их, верно? Вы расцениваете ежедневное проживание с его мыслями и поступками как отличное от действия, которое собирается изменить мир.
«И снова, это верно, – продолжал последний говоривший. – Но как же нам отбросить этот хомут авторитета и традиции, которую мы охотно и с радостью принимали с детства? Это традиция еще с наших незапамятных времен, и тут вы приходите и советуете нам отбросить все это в сторону и положиться на самих себя! Из того, что я услышал и прочитал, вы утверждаете, что сам Атман не имеет постоянства. Так что вы понимаете, почему мы сбиты с толку».
Не может ли быть так, что вы никогда на самом деле не исследовали авторитарный путь существования? Если ставишь авторитет под вопрос – это уже конец авторитету. Нет ни метода, ни системы, по которой ум может освободиться от авторитета и традиции, а если бы имелся, то система стала бы доминирующим фактором.
Почему вы принимаете авторитет, в более глубоком смысле того слова? Вы принимаете авторитет так же точно, как это делает гуру, чтобы быть в безопасности, быть уверенным, быть успокоенным, преуспеть, доплыть до другого берега. Вы и гуру – поклоняющиеся успеху, вы оба ведомые амбицией. Где есть амбиция, нет любви, а действие без любви не имеет никакого значения.
«Разумом я понимаю, что то, о чем вы говорите, истинно, но внутри, эмоционально, я не чувствую подлинность этого».
Не существует никакого разумного понимания: или мы понимаем, или мы не понимаем. Это разделение нас самих на два водонепроницаемых отсека – еще одна нелепость с нашей стороны. Нам лучше признаться, что мы не понимаем, чем придерживаться того, что существует разумное понимание, что только порождает высокомерие и противоречие, вызванное нами самими.
«Мы отняли у вас так много времени, но, возможно, вы позволите нам прийти снова».
«Я хочу найти источник радости»
Солнце было за холмами, город был в огне от вечернего сияния, и небо было наполнено светом и блеском. При затянувшихся сумерках кричали и играли дети, у них перед ужином было все еще много времени. Вдали звонил диссонирующий колокол храма, а от близлежащей мечети чей-то голос призывал к вечерним молитвам. Попугаи возвращались с далеких лесов и полей к плотно насаженным вдоль всей дороги деревьям с густой листвой. Они создавали ужасный шум перед тем, как усесться на ночь. К ним присоединились вороны с их хриплым криком, были еще другие птицы, и все щебетали и шумели. Это была отдаленная часть города, и звуки движения транспорта тонули в громком щебетанье птиц. Но с наступление темноты они стали более тихими, и через нескольких минут они умолкли и были готовы ко сну.
Какой-то мужчина пришел с тем, что напоминало толстую веревку вокруг его шеи. Один конец ее он держал. Группа людей болтала и смеялась под деревом, куда падали лучи света от электрической лампы вверху, и мужчина, подойдя к группе, положил веревку на землю. Послышались испуганные крики, когда каждый начал убегать, так как «веревка» оказалась большой коброй, шипящей и надувающей свой капюшон. Смеясь, мужчина подтолкнул ее голыми пальцами ноги и сейчас же поднял снова, держа ее прямо за головой. Конечно, ее клыки были удалены, в действительности она была безвредной, но пугающей. Мужчина предложил мне обвязать змею вокруг моей шеи, но он был удовлетворен, когда я погладил ее. Она была холодной и покрыта чешуей, с сильными, слегка подергивающимися мускулами, и глаза ее были черными и смотрели, не мигая, так как у змей нет век. Мы прошли несколько шагов вместе, и кобра на его шее не успокаивалась, а все время двигалась.
Уличные фонари заставляли звезды казаться тусклыми и далекими, но Марс был красным и ярким. Нищий прошел рядом медленными, усталыми шагами, едва передвигаясь, он был укутан в лохмотья, а его ноги были обернуты в разорванные куски холста, связанные вместе с помощью крепкой нити. У него была длинная палка, он что-то бормотал себе под нос, и, когда мы прошли мимо, он даже не взглянул. Далее по улице стояла шикарная и дорогая гостиница с автомобилями почти любых марок перед нею.
Молодой профессор одного из университетов, довольно нервный, с высоким голосом и блестящими глазами, сказал, что проделал длинный путь, чтобы задать вопрос, который был для него самым важным.
«Я познал различные радости: радость супружеской любви, радость здоровья, увлечения и хороших товарищеских отношений. Будучи профессором литературы, я много читал и находил восторг в книгах. Но я обнаружил, что каждая радость мимолетная по своей природе, от самой маленькой до самой огромной, они все однажды заканчиваются. Кажется, ничто, чего бы я ни касался, не имеет никакого постоянства, даже литература, самая большая любовь в моей жизни, начинает терять ее постоянную радость. Я чувствую, что должен существовать постоянный источник всякой радости, но хотя и искал его, я его не нашел».
Поиск – это удивительный феномен, вводящий в заблуждение, не так ли? Будучи неудовлетворенными настоящим, мы ищем кое-что вне его. Страдая от боли настоящего, мы исследуем будущее или прошлое, и даже то, что мы находим, поглощается настоящим. Мы никогда не прекращаем расследовать полное содержание настоящего, но всегда преследуем мечты о будущем. Или же из числа мертвых воспоминаний прошлого мы выбираем самые насыщенные и придаем им жизнь. Мы цепляемся за то, что было, или отклоняем его в свете завтрашнего дня, так что настоящее получается размытым. Оно просто становится проходом, который нужно как можно быстрее пройти.
«Неважно, в прошлом это или в будущем, но я хочу найти источник радости, – продолжил он. – Вы знаете то, что я имею в виду, сэр. Я больше не ищу объекты, от которых можно получить радость: идеи, книги, люди, природа, а источник самой радости, вне всей скоротечности. Если не найти тот источник, можно быть постоянно охваченным печалью непостоянного».
Не думаете ли вы, сэр, что нам надо понять значение слова «поиск»? Иначе мы будем говорить наперекор друг другу. Отчего возникает побуждение искать, это беспокойство, чтобы найти, это принуждение достичь? Возможно, если нам удастся раскрыть мотив и понять его значение, мы сможем понять значение и поиска.
«Мой мотив прост и ясен: я хочу найти постоянный источник радости, потому что каждая радость, которую я познал, была проходящим явлением. Побуждение, которое заставляет меня искать, – это страдание из-за неимения чего-то длящегося. Я хочу уйти от этой печальной неуверенности и не думаю, что в этом есть что-нибудь неправильное. Любой, кто хоть немного задумывается, должно быть ищет ту радость, которую я ищу. Другие могут давать ей разные названия: Бог, истина, блаженство, свобода, Мокша, и так далее, но, по сути, это одно и то же».
Охваченный болью из-за непостоянства ум заставляет искать постоянное под любым названием, и само его стремление к постоянному создает постоянное, который является противоположностью тому, что есть. Так, в действительности нет никакого поиска, а лишь желание найти успокаивающее удовлетворение в постоянном. Когда ум осознает, что находится в состоянии постоянного непрерывного изменения, он продолжает строить противоположность того состояния, таким образом оказываясь в ловушке конфликта дуальности. А затем, желая убежать от этого конфликта, он преследует еще одну противоположность. Таким образом ум оказывается привязанным к колесу противоположностей.
«Я осознаю этот противодействующий умственный процесс, как вы это объясняете, но нужно ли вообще отказаться от поиска? Жизнь была бы очень скучной, если бы не было открытий».
Открываем ли мы что-нибудь новое через поиск? Новое – это не противоположность старого, не противопоставление тому, что есть. Если новое – это проекция старого, то оно является всего лишь видоизмененным продолжением старого. Всякое узнавание основано на прошлом, и то, что является узнаваемым, не новое. Поиск является результатом боли из-за настоящего, поэтому то, что разыскивается, это уже известное. Вы ищете утешения, и, вероятно, вы его найдете. Но оно также будет мимолетным, поскольку само побуждения найти – непостоянно. Всякое желание чего-либо, будь то радости, Бога или чего-то другого, является мимолетным.
«Правильно ли я вас понимаю, что так как мой поиск – это результат желания, а желание мимолетно, мой поиск напрасен?»
Если вы понимаете суть этого, тогда сама мимолетность – это радость.
«Как мне осознать суть этого?»
Не существует никакого «как», никакого метода. Метод порождает идею о постоянном. Пока ум имеет желание прийти к чему-то, получить, достичь, он будет в противоречивом состоянии. Противоречие – это нечувствительность. Но только лишь чувствительный ум осознает истину. Поиск рождается из-за противоречия, а с прекращением противоречия нет надобности искать. Вот тогда наступает блаженство.
Удовольствие, привычка и аскетизм
Дорога вела к югу от шумного раскинувшегося города с его кажущимися бесконечными рядами новых зданий. Дорога была переполнена автобусами, автомобилями, телегами с волами и сотнями велосипедистов, которые ехали домой из своих офисов, выглядя изнуренными после долгого дня рутинной работы, которая не представляла для них никакого интереса. Многие останавливались на открытом рынке у обочины, чтобы купить увядшие овощи. Когда мы направились в предместья города, там по обеим сторонам дороги стояли сочные зеленые деревья, недавно омытые сильными ливнями. Солнце садилось справа от нас, огромный золотой шар над отдаленными холмами. Среди деревьев паслось много козлов, и друг за другом бегали дети. Изгибающаяся дорога шла мимо башни одиннадцатого века, краснеющей и возвышающийся среди руин Хинду и Могулов. Здесь и там располагались древние могилы, а роскошный, разрушенный сводчатый проход (арка) говорил о славе, которая была давным давно. Автомобиль остановился, и мы пошли по дороге. Группа крестьян возвращалась с работы на полях, это были женщины, и после длинного дня тяжелого труда они пели веселую песню. В этой мирной сельской местности их голоса звучали четко, резонансно и бодро. Когда мы приблизились, они застенчиво прекратили пение, но продолжили петь, как только мы прошли.
Вечерний свет развивался среди мягко перекатистых холмов, а деревья были темными на фоне вечернего неба. На огромной выступающей скале стояли осыпающиеся зубчатые стены древней крепости. Восхищающая красота охватывала землю, она была всюду вокруг нас, заполняя каждый укромный уголок и закоулок земли и потаенные части наших сердец и умов. Есть только любовь, не любовь к Богу и любовь к человеку, ее нельзя разделить. Большая сова тихо пролетела на фоне луны, а группа образованных сельчан громко разговаривала, споря, ехать или не ехать в город, чтобы сходить в кино. Они буйствовали и агрессивно занимали половину дороги.
В мягком лунном свете было приятно находиться, и тени на земле были ясными и четкими. Вдоль дороги ехал, грохоча, грузовик, угрожающе сигналя. Но вскоре он проехал, оставляя деревню очарованию вечера и необъятному уединению.
Он был здоровым, вдумчивым молодым человеком около тридцати и работал в каком-то правительственном учреждении. Он не был слишком против своей работы, объяснил он и, принимая все во внимание, имел довольно хорошее жалованье и многообещающее будущее. Он был женат и имел четырехлетнего сына, которого хотел взять с собой, но мать мальчика упорно твердила, что ребенок будет мешать.
«Я посетил одну или две ваших беседы», сказал он, – и, если можно, я хотел бы задать вопрос. У меня некоторые плохие привычки, которые беспокоят меня и от которых я хочу избавиться. В течение нескольких месяцев я пробовал избавиться от них, но безуспешно. Что мне делать?»
Давайте рассматривать непосредственно саму привычку, а не делить ее на хорошую и плохую. Культивирование привычки, какой бы хорошей и благородной она ни была, только делает ум тупым. Что мы подразумеваем под привычкой? Давайте поразмыслим над этим, а не будем зависеть от простого определения.
«Привычка – это часто повторяемый акт».
Это механический импульс к движению в некотором направлении, либо приятном, либо неприятном, он может сработать сознательно или подсознательно, обдуманно или бездумно. Так ли это?
«Да, сэр, правильно».
Некоторые чувствуют потребность в кофе по утрам, а без него у них болит голова. Поначалу тело, возможно, требовало этого, но постепенно оно привыкло к приятному вкусу и возбуждению из-за кофе, и теперь оно страдает, когда лишено его.
«Но действительно ли кофе – это необходимость?»
Что вы подразумеваете под необходимостью?
«Хорошая пища необходима для хорошего здоровья».
Естественно, но язык привыкает к пище определенного типа или вкуса, и тогда тело чувствует себя обделенным и беспокоится, когда не получает то, к чему оно привыкло. Это настойчивое требование пищи особого типа указывает, что привычка была сформирована, а привычка основана на удовольствии и памяти о нем, ведь так?
«Но как можно покончить с привычкой, доставляющей удовольствие? Избавиться от неприятной привычки сравнительно легко, но моя проблема в том, как избавиться от приятных привычек».
Как я сказал, мы не рассматриваем приятные и неприятные привычки или как покончить с любой из них, а пытаемся понять саму привычку. Мы видим, что привычка формируется, когда имеется удовольствие и требование продолжения удовольствия. Привычка основана на удовольствии и воспоминании о нем. Изначально неприятный опыт может постепенно стать приятной и «необходимой» привычкой.
А теперь, давайте, немного продвинемся в теме. В чем ваша проблема?
«Среди других привычек сексуальное удовлетворение стало мощной и всепоглощающей привычкой для меня. Я пробовал держать ее под контролем, дисциплинируя себя по отношению к этому, сидел на диете, занимался различным опытами и так далее, но несмотря на все мое сопротивление привычка продолжается».
Возможно, в вашей жизни нет другого способа выхода энергии, нет другого зажигающего интереса. Вероятно, вам надоела ваша работа, и вы этого не осознаете. А религия для вас может быть только скучным ритуалом, набором догм и верований вообще без всякого значения. Если вы внутри разбиты, расстроены, тогда секс становится для вас единственным выходом. Надо быть внимательным внутренне, подумать заново о вашей работе, о нелепости общества, выяснять для самого себя истинное значение религии, вот это то, что освободит ум от порабощения любой привычкой.
«Я имел обыкновение увлекаться религией и литературой, но сейчас у меня нет свободного досуга для чего-либо, потому что все мое время занято работой. На самом деле я не несчастен из-за этого, но понимаю, что добыча средств к существованию – это не все. И, может быть, это так, как вы говорите, если мне удастся найти повод для более широких и более глубоких интересов, это поможет сломать привычку, которая беспокоит меня».
Как мы сказали, привычка – это повторение поступка, приносящего радость, вызванного стимулирующими воспоминаниями и образами, которые пробуждает ум. Выделения желез и их результаты, как в случае голода, это не привычка, они нормальный процесс физического организма, но когда ум увлекается ощущениями, стимулируемыми мыслями и изображениями, тогда естественно запускается механизм формирования привычки. Пища необходима, требование особого вкуса пищи основано на привычке. Находя удовольствие в неких мыслях – действиях, тонких или грубых, ум настаивает на их продолжении, таким образом порождая привычку. Повторяющийся акт, как, например, чистка зубов по утрам, становится привычкой, когда ему не придается внимание. Внимание освобождает ум от привычки.
«Вы подразумеваете, что мы должны избавиться от всех удовольствий?»
Нет, сэр. Мы не пытаемся избавляться от чего-нибудь или приобретать что-нибудь. Мы стараемся понять полное значение привычки, а также мы должны понять проблемы удовольствия. Многие саньясины, йоги, святые отказывали себе в удовольствии, они истязали себя и вынуждали ум сопротивляться, быть нечувствительным к удовольствию в любой его форме. Это удовольствие видеть красоту дерева, облака, лунного света на воде или человека, а отрицать это удовольствие значит отрицать красоту.
С другой стороны, есть люди, которые отклоняются от уродливого и цепляются за прекрасное. Они хотят остаться в прекрасном саду их собственного творения и закрыться от шума, вони и зверства, которые существуют за стеной. Очень часто это им удается, но вы не можете закрываться от уродливого и придерживаться красивого без того, чтобы не стать тупым, нечувствительным. Вы должны быть чувствительны к печали, также как к радости, а не сторониться одного и стремиться к другому. Жизнь является и смертью, и любовью. Любить значит быть уязвимым, чувствительным, а привычка порождает нечувствительность, она уничтожает любовь.
«Я начинаю чувствовать красоту того, что вы говорите. Это правда, что я сделал себя тупым и глупым. Раньше я любил ходить в лес, слушать птиц, наблюдать лица людей на улицах, а я теперь вижу, что позволил привычке сделать со мной. Но что такое любовь?»
Любовь – это не простое удовольствие, воспоминание, это состояние интенсивной ранимости и красоты, которое отклоняется, когда ум строит стены из эгоцентричной деятельности. Любовь – это жизнь, и поэтому она также смерть. Отрицать смерть и цепляться за жизнь означает отрицать любовь.
«Я действительно начинаю проникать во все это и в самого себя. Без любви жизнь на самом деле становится механической и во власти привычки. Работа, которую я выполняю в офисе, в значительной степени механическая, как в действительности и остальная часть моей жизни. Я пойман в обширном колесе рутины и скуки. Я спал, а теперь я должен пробудиться».
Само осознание, что вы спали, – это уже пробужденное состояние. Не никакой потребности в воле.
Теперь, давайте продвинемся в вопросе немного далее. Нет никакой красоты без простоты, верно?
«Это то, что я не понимаю, сэр».
Простота не заключается в каком-то внешнем символе или поступке: носить набедренную повязку или одежду монаха, питаться только один раз в день или жить жизнью отшельника. Такая дисциплинированная простота, пусть даже строгая, это не простота, это просто внешний показ, не имеющий внутренней реальности. Простота – это простота внутреннего уединения, простота ума, который очищен от всякого конфликта, который не в ловушке пожаре желания, даже наивысшего желания. Без этой простоты не будет никакой любви, а красота исходит от любви.
«Вы не присоединитесь к нашему обществу защиты животных?»
Солнце в небе было очень ярким, и от моря дул прохладный бриз. Это было еще довольно-таки раннее утро, на улицах было очень мало людей, и интенсивное движение транспорта еще не началось. К счастью, сегодня день не будет слишком жарким, но пыль была всюду, мелкая и везде проникающая, поскольку дождя не было в течение долгого жаркого лета. В маленьком, ухоженном парке пыль толстым слоем лежала на деревьях, но под деревьями и среди кустарников тек ручеек с прохладной, свежей водой, приносимой от озера в отдаленных горах. На скамейке рядом с ручьем было приятно и мирно, и было много тени. Позже днем парк будет переполнен детьми и их няньками, и людьми, которые работали в офисах. Звук журчащей воды среди кустарников был дружественным и приветливым, и у края ручья порхало множество птиц, купаясь и счастливо щебеча. Большие павлины блуждали по кустарникам, величественные и незапуганные. В глубоких водоемах с прозрачной водой плавали большие золотые рыбки, и дети каждый день приходили, чтобы наблюдать за ними и кормить их и чтобы восхищаться множеством белых гусей, которые плавали в мелком водоеме.
Покидая небольшой парк, мы поехали по шумной, пыльной дороге к подножию скалистой горы и пошли пешком по крутой дорожке ко входу, который вел в священные окрестности древнего храма. На западе можно было заметить простор синего моря, известного за его историческое военно-морское сражение, и на востоке расположились низменные холмы, бесплодные и неприятные из-за осеннего воздуха, но наполненные тихими и счастливыми воспоминаниями. К северу возвышались более высокие горы, с которых открывался вид на холмы и жаркую долину. Древний храм на скалистом холме стоял в руинах, разрушенный зверским насилием человека. Его сломанные мраморные колонны, вымытые дождями многих столетий, казались почти прозрачными – легкими, выцветшими и величественными. Храм представлял собой все еще совершенное творение, к которому можно прикасаться и тихо, пристально глядеть. Маленький желтый цветок, яркий в утреннем свете, рос в щели у подножия роскошной колонны. Сидеть в тени одной из тех колонн, смотря на тихие холмы и отдаленное море, было переживанием чего-то вне расчетливого ума.
Одним утром, взбираясь на скалистый холм, мы обнаружили вокруг храма большую толпу. Стояли огромные лестницы для камер, отражатели и другие принадлежности, все носило марку известной кинокомпании, стояли и зеленые стулья с парусиновыми спинками, а на них напечатаны имена. Всюду на земле лежали электрические кабели, директора и техники кричали друг на друга, главные актеры прихорашивались, а костюмеры наряжали их. Двое мужчин, одетые в одежды ортодоксальных священников, ожидали, когда из позовут, а весело разодетые женщины болтали и хихикали. Тут снимали кино!
Мы сидели в маленькой комнате, и через открытое окно зеленая лужайка, искрящаяся в утреннем солнце, отбрасывала мягкий зеленый свет на белый потолок.
Одетая в дорогостоящие драгоценности, хорошо сделанные сандалии с высокими каблуками и тори, которое, должно быть, стоило приличную сумму денег, она объяснила, что была одним из главных работников в организации, посвятившей себя улучшению жизни животных. Человек был ужасающе жесток по отношению к животным, избивая их, крутя им хвосты, гоняя палками, у которых в конце были гвозди, и иными способами совершая над ними отвратительные глумления. Их нужно защищать в соответствии с законодательством, и для этой цели общественное мнение, которое так безразлично, должно быть пробуждено через пропаганду и тому подобное.
«Я пришла, чтобы спросить, поможете ли вы в этом важном деле. Другие видные общественные фигуры вызвались и предложили свою помощь, и было бы здорово, если бы вы также присоединились к нам».
Вы имеете в виду, что я должен присоединиться к вашему обществу?
«Это было бы большой помощью, если бы вы так поступили. Присоединитесь?»
Вы считаете, что организации против жестокости человека привнесут любовь в жизнь? Через законодательство можете ли вы вызвать братство среди людей?
«Если не трудиться ради того, что является добром, как еще его можно вызвать? Хорошее не возникает благодаря нашему уходу от общества, наоборот, мы все должны работать вместе, от мала до велика среди нас, чтобы оно возникло».
Конечно, мы должны трудиться вместе, что является наиболее естественным, но сотрудничество – это не вопрос соответствия проекту, установленному государством, лидером партии или группы, или любой другой властью. Трудиться вместе из-за страха или из-за жажды награды – это не сотрудничество. Сотрудничество приходит естественно и легко, когда мы любим то, что делаем, и тогда сотрудничество – это восторг. Но чтобы любить, надо для начала отбросить амбиции, жадность и зависть. Не так ли?
«Чтобы отбросить личную амбицию, понадобятся столетия, а тем временем бедные животные страдают».
Не существует «тем временем», существует только «сейчас». Вы по-настоящему хотите, чтобы человек любил животных и его сотоварищей-людей, верно? Вы по-настоящему хотите положить конец жестокости, не через некоторое время в будущем, а сейчас. Если вы мыслите понятиями будущего, любовь не имеет никакой действительности. Если можно поинтересоваться, что является истинным началом любого действия, является ли это любовь или же способность организовать?
«Почему вы разделяете два понятия?»
Есть ли разделение, подразумеваемое в только что заданном вопросе?
Если действие происходит из-за понимания необходимости определенной работы и из-за имеющейся возможности организовать ее, то такое действие ведет по направлению, противоположному от того, которое есть результат любви и в котором также имеется возможность организовать. Когда действие происходит из-за расстройства или из-за желания власти, каким бы прекрасным ни было действие само по себе, его последствия обязательно будут запутывающими и обернутся горем. Действие любви не фрагментарное, не противоречащее или разделяющее, его последствия всеобъемлющие, объединяющие.
«Почему вы поднимаете эту проблему? Я пришла, чтобы спросить, не будете ли вы любезны помочь нам в нашей работе, а вы подвергаете сомнению источник действия. Зачем?»
Если можно спросить, что является источником вашего собственного интереса в создании организации, которая поможет животным? Почему вы так активны?
«Думаю, что это довольно очевидно. Я вижу, как ужасно обращаются с несчастными животными, и я хочу через законодательство и другие средства помочь положить конец этой жестокости. Не знаю, есть ли у меня какой-то еще другой повод, кроме этого. Возможно, есть».
Не важно ли это выяснить? Тогда вы окажетесь способны помочь животным и человеку в более значимом и более глубоком смысле. Вы организуете это движение из-за желания быть кем-то, удовлетворить ваши амбиции или убежать из чувства расстройства?
«Вы очень серьезны. Вы хотите добраться до сути вещей, не так ли? Я могла бы также быть откровенной, я очень амбициозна в некотором роде. Я хочу прославиться как реформатор, я хочу добиться успеха и не потерпеть сокрушительную неудачу. Каждый борется, идя по лестнице успеха и известности, думаю, это нормально и по-человечески. Почему вы возражаете против этого?»
Я не возражаю против этого. Я просто указываю на то, что если ваш мотив – это не реальная помощь животным, то вы используете их как средство для вашего самовозвеличивания, что является тем же самым, что делает управляющий телегой с волами. Он делает это грубым, зверским способом, в то время как вы и другие – более тонко и изощренно, вот и все. Вы не останавливаете жестокость, пока ваши усилия остановить ее выгодны вам самим. Если бы, помогая животным, вы не могли удовлетворить ваши амбиции или убежать от вашего расстройства и печали, тогда бы вы обратились к каким-нибудь другим средствам удовлетворения. Все это указывает, не так ли, что вас вообще не беспокоят животные, кроме как если они средство для вашей собственной личной выгоды.
«Но каждый делает это так или иначе, так ведь? А почему я не должна?»
Конечно, именно это и делает подавляющее большинство людей. От самого крупного политического деятеля до деревенского заводилы, от самого высокопоставленного прелата до местного священника, от самого великого социального реформатора до изнеможденного общественного работника, каждый использует страну, бедных или имя бога как средство исполнения его идей, его надежд, его утопий. Он– это центр, ему принадлежит власть и слава, но всегда от имени людей, от имени святых, от имени растоптанных. Именно по этой причине в мире существует такой пугающий и печальный беспорядок. Они – это не люди, которые принесут умиротворение миру, которые остановят эксплуатацию, которые положат конец жестокости. Наоборот, они ответственны за куда больший беспорядок и нищету.
«Я прекрасно вижу суть этого, когда вы объясняете, но есть удовольствие в осуществлении власти, и я, подобно другим, поддаюсь ему».
Разве мы не можем забыть о других во время нашего обсуждения? Когда вы сравниваете себя с другими, это значит оправдывать или осуждать то, что вы делаете, и тогда вы вообще перестаете думать. Вы защищаетесь тем, что принимаете их точку зрения, а этим путем мы придем в никуда. Теперь же как человек, который как-то осознает значение всего, о чем мы говорили этим утром, разве вы не чувствуете, что может быть иной подход к всей этой жестокости, к амбициям человека и тому подобному?
«Сэр, я много слышала о вас от своего отца и пришла частично из любопытства, и частично потому, что думала, что вы могли бы присоединяться к нам, если я была бы достаточно убедительна. Но я ошибалась.
Можно спросить: как мне забыть о себе, внешне и внутри, и действительно полюбить? В конце концов, я являюсь брамином и все такое, у меня в крови религиозная жизнь. Но я далеко ушла от религиозного взгляда на жизнь, так что не думаю, что я снова смогу когда-либо вернуться к этому. Что мне делать? Возможно, я не задаю этот вопрос со всей серьезностью, и я, вероятно, буду продолжать свою поверхностную жизнь, но не могли бы вы сообщить мне кое-что такое, что останется во мне подобно семени и прорастет несмотря на мое «я»?»
Религиозная жизнь – это не вопрос возрождения, вы не можете обосновать новую жизнь в том, что является прошлым и ушедшим. Позвольте похоронить прошлое, не пробуйте его восстановить. Осознайте, что вы заинтересованы сомой собой, и что ваши действия являются эгоцентричными. Не притворяйтесь, не обманывайте себя. Осознайте факт, что вы амбициозны, что вы стремитесь к власти, положению, престижу, что вы хотите быть важной. Не оправдывайте это по отношению к вам самим или к другому. Будьте просты и прямы по отношению к тому, какая вы. Тогда любовь может прийти добровольно, когда вы ее не ищете. Одна любовь может очистить хитроумные преследования от скрытых мест, где прячется ум. Любовь – это единственный выход из человеческого замешательства и горя, а не эффективные организации, которые он создает.
«Но как может один индивидуум, даже при том, что он может любить, повлиять на ход событий без коллективной организации и действия? Чтобы положить конец жестокости, потребуется взаимодействие очень многих людей. Как этого можно достичь?»
Если вы действительно чувствуете, что любовь – это единственный истинный источник действия, вы поговорите об этом с другими, и тогда вы вместе соберете нескольких, которые имеют подобное чувство. Малое количество может перерасти во множество, но это не ваша забота. Вас волнует любовь и ее всеобщее воздействие. Именно только это всеобщее воздействие со стороны каждого индивидуума создаст совершенно иной мир.
Условности и побуждение быть свободным
Это была восхитительная прогулка. Дорожка от дома пролегала через виноградник, и виноград только начинал созревать, он был сочным и крупным, и из него выйдет много красного вина. Виноградник был ухоженным, в нем не было никаких сорняков. За ним шел красиво усаженный участок с табаком, длинный и широкий. После дождя растения начинали цвести розовыми цветами, аккуратными и опрятными, едва уловимый запах свежего табака, совершенно отличавшийся от вызывающего отвращение запаха подожженного табака, станет более насыщенным на раскаленном солнце. Длинный стебель, на котором росли цветы, будет вскоре срезан, чтобы бледные, серебристо зеленые листья табака, уже весьма крупные, становились еще больше и крупнее к тому времени, когда придет пора их собирать. Тогда их соберут все вместе, распределят, привяжут к длинным нитям и натянут вдоль высокого здания позади дома, чтобы дать высохнуть равномерно, где солнце их не коснется, но где будет вечерний ветерок. Люди даже в то время работали с волами на том участке табака, протягивая борозду между длинными, прямыми рядами растений и выкорчевывая сорняки. Почва была тщательно подготовлена и хорошо удобрена, и сорняки росли в ней так же как густо, как и табак. Но в конце той недели не было заметно ни одного сорняка.
Дальше дорожка проходила через сад с персиками, грушами, сливами, сливами-венгерками, нектаринами и другими деревьями, все отяжелели от поспевающих плодов. Вечером в воздухе стоял приятный аромат, а в течение дня жужжание множества пчел. За садом дорожка спускалась вниз по длинному склону, в глубь густого, дающего убежище леса. Здесь земля под ногами была мягкой из-за сухих листьев после многих лет. Под деревьями было очень прохладно, так как у солнца имелось мало возможностей проникнуть через их толстую листву. Почва всегда была влажной и душистой, издавая аромат богатого перегноя. Было огромное количество грибов, большинство из них несъедобных. То здесь, то там можно было найти виды, которые были съедобными, но вам пришлось бы поискать их, они были большей частью спрятанными, обычно скрытыми под листом того же самого цвета. Крестьяне рано придут, чтобы собрать их для рынка или для собственного использования.
В том лесу, который раскинулся на мили по мягкой холмистой местности, едва можно было увидеть каких-нибудь птиц. Там было очень тихо, среди листьев не было даже дуновения ветерка. Но всегда было в том лесе какое-то неопределенное движение, и это движение было частью необъятной тишины. Оно не было тревожащим и, казалось, присоединялось к спокойствию ума. Деревья, насекомые, разросшиеся папоротники не были отделены, не были чем-то замеченным снаружи, они были частью той тишины внутри нее и за ее пределами. В той тишине содержался даже приглушенный грохот отдаленного поезда. Было полное отсутствие сопротивления, и лай собаки, настойчивый и назойливый, казалось, усиливал тишину.
За лесом показалась прекрасная, изгибающаяся река. Она не была слишком широкой или внушительной, но достаточно широкой, так что пришлось бы щурить глаза, чтобы рассмотреть людей на противоположном берегу. Всюду по обеим берегам росли деревья, главным образом, тополи, высокие и величественные, а их листья дрожали на ветру. Вода была глубокой, прохладной и вечно текущей. За ней было приятно наблюдать, настолько живой и богатой. Одинокий рыбак сидел на табурете, около него стояла корзина для пикника, а на его колене лежала газета. Река давала довольство и умиротворение, хотя рыба, казалось, избегала приманки. Река всегда будет там, пусть даже пройдут войны и погибнут люди, она всегда будет питать землю и людей. Где-то далеко были заснеженные горы, и ясным вечером, когда садящееся солнце урегулирования было над ними, их высокие пики можно было принять за освещенные солнцем облака.
В комнате нас было трое или четверо, а прямо за окном была широкая, освещенная лужайка. Небо было бледно-голубым, с тяжелыми, волнистыми облаками.
«Разве это вообще когда-либо возможно, – спросил мужчина, – чтобы ум освободил себя от созданных им условностей? Если так, что же это за состояние ума, при котором он сам себя избавил от условностей? Я слушал ваши беседы в течение нескольких лет и придавался размышлениям по этому вопросу, и все же мой ум кажется не способным покончить с традициями и идеями, которые были внедрены в детстве. Соответствовать, учат или жестоко, или с нежностью и ласковыми указаниями, пока соответствие не становится инстинктивным, и ум боится ненадежности из-за несоответствия».
«У меня есть подруга, которая выросла в среде католиков, – продолжал он, – и, конечно, ей рассказывали о грехе, адском огне, утешающих райских радостях и обо всем прочем. Достигнув зрелого возраста и после длительного размышления, она отбросила католический образ мысли, но даже теперь, в середине своей жизни, она обнаруживает, что находится под влиянием идеи об аде и вредно воздействующих страхов из-за него. Хотя мое образование и происхождение внешне совершенно отличаются, я, как и она, также боюсь несоответствия. Я понимаю нелепость соответствия, но не могу сбросить это с себя, и, даже если бы и мог, я бы, наверное, делал то же самое другим способом – просто соответствовал новому образцу».
«В этом также и моя трудность, – добавила одна леди. – Я осознаю очень ясно многие пути, которыми я привязана к традиции, но смогу ли я покончить с моей существующей неволей без того, чтобы оказаться в новой? Есть люди, которые кочуют от одной религиозной организации к другой, всегда ища и никогда не находя удовлетворения. И, когда, наконец, они являются удовлетворенными, они становятся ужасными занудами. Вероятно, вот что случится со мной, если я попытаюсь покончить с моими нынешними условностями: не зная сама, я буду втянута в другой образ жизни».
«Фактически, – продолжил мужчина, – большинство из нас никогда не размышляло очень глубоко о том, как наш ум практически полностью сформирован обществом и культурой, в которой мы выросли. Мы не осознаем условности в нас, а просто продолжаем жить, борясь, достигая или расстраиваясь в пределах образца данного общества. Это участь почти всех из нас, включая политических и религиозных лидеров. Возможно, к несчастью для меня, я пришел, чтобы послушать некоторые из ваших бесед, и тогда началась боль из-за задаваемых себе самому вопросов. В течение некоторого времени я не очень глубоко раздумывал над этим вопросом, но внезапно обнаружил, что становлюсь серьезным. Я экспериментировал, и теперь осознаю во мне самом многие вещи, которые никогда прежде не замечал. Если я могу продолжить, и никто не будет считать, что я слишком много говорю, мне хотелось бы немного глубже вникнуть в этот вопрос условностей».
Когда другие уверили его, что они также сильно интересовались этой темой, он продолжил.
«Услышав или прочитав большинство вещей, о которых вы рассказали, я понял, как зависим от условностей, и точно осознал, что надо освободиться от условностей – не только от условностей поверхностного ума, но также и от условностей неосознанного характера. Я ощутил в этом абсолютную потребность. Но то, что фактически происходит, это следующее: условности, усвоенные мной в юности, продолжают существовать, и в то же самое время имеется сильное желание во мне отбросить условности. Так что мой ум в ловушке этого противоречия между осознанными мной условностями и побуждением быть свободным от них. Это мое фактическое положение прямо сейчас. Как мне выбраться из него?»
Разве побуждение ума освободить себя от созданных им условностей не запускает в действие другой образец сопротивления и условностей? Осознав рамки или определенные стандарты, в которых вы выросли, вам хочется быть свободным от них, но не поставит ли снова в зависимость ум это желание освободиться, но иным способом? Старый образец настаивает, чтобы вы соответствовали авторитету, но теперь вы развиваете новый, который утверждает, что вы не должны соответствовать. Так что вы имеете два образца, один в противоречии по отношению к другому. Пока существует это внутреннее противоречие, происходит дальнейшее создание условностей.
«Я знаю, что старый образец совсем абсурден и мертв, и что нужно освободиться от него, иначе мой ум продолжит работать тем же самым глупым образом».
Давайте будем терпеливыми и вникнем в суть: страху ненадежности и так далее вы соответствовали. Теперь же по причинам иного рода, но в которых все еще присутствует страх и желание безопасности, вы чувствуете, что не должны соответствовать. Это так, верно?
«Да, так, более или менее. Но старый образец глуп, и я должен быть свободен от глупости».
Могу я заметить, сэр, что вы не слушаете. Вы продолжаете настаивать, что старый является плохим, и вам нужен новый. Но получение нового – это вообще не проблема.
«В этом моя проблема, сэр».
Разве? Вы так думаете, но давайте посмотрим. Пожалуйста, не высказывайте ваши собственные мысли о проблеме, а просто слушайте, хорошо?
«Попытаюсь».
Кто-то инстинктивно соответствует по различным причинам: из-за привязанности, страха, желания вознаграждения и так далее. Это первая реакция. Потом этот кто-то приходит и говорит, что ему нужно освободиться от условностей, и отсюда возникает побуждение не соответствовать. Вы следите за мыслью?
«Да, сэр, это ясно».
Ну а теперь, есть ли какое-либо существенное различие между желанием соответствовать и стремлением освободиться от соответствия?
«Кажется, как будто должно быть, но в действительности я не знаю. Что вы скажете, сэр?»
Это не я должен вам сообщить, а вы принять. Разве не должны вы выяснить это сами, есть ли какое-либо фундаментальное различие между этими двумя кажущимися противостоящими желаниями?
«Как мне выяснить?»
Не осуждая одно, не жаждуя и преследуя другое. Что это за состояние ума, которое голодает по свободе от соответствия и отрицает соответствие? Пожалуйста, не отвечайте мне, а прочувствуйте это, фактически испытайте это состояние. Слова необходимы для общения, но слово – это не настоящее переживание. Если вы в реальности не испытаете и не поймете то состояние, ваши усилия освободиться вызовут лишь формирование других образцов. Ведь это так?
«Я не совсем понимаю».
Конечно, не положить окончательно конец механизму, который создает образцы, шаблоны как положительные, так и отрицательные, означает продолжать жить по видоизмененному образцу или согласно условностям.
«Я могу понять сказанное на словах, но по-настоящему я не чувствую это».
Голодному человеку бесполезно просто описывать пищу, он все равно хочет есть. Но существует побуждение, которое приводит к соответствию, и побуждение быть свободным. Какими несхожими могли бы казаться эти два побуждения, разве по сути они не подобны? И если они подобны по сути, тогда ваше преследование свободы напрасно, так как вы только будете переходить от одного образца к другому, и так бесконечно. Не существует никаких более благородных или лучших условностей, всякие условности – это боль. Желание быть или не быть порождает условности, и именно это желание необходимо понять.