Убеждения – мечты
Как прекрасна земля с ее пустынями и богатыми полями, с ее лесами, реками и горами, с ее бесчисленными птицами и животными и людьми! Есть деревни, грязные и пораженные болезнями, где не было достаточно дождей в течение многих сезонов, все колодцы почти сухие, и домашняя скотина – это кожа да кости. Поля растрескались, арахис увядает, сахарный тростник больше не садят, а река без воды уже несколько лет. Сельские жители попрошайничают, крадут и ходят голодными, они ожидают дождей. А есть богатые города с чистыми улицами и сияющими новыми автомобилями, в них вымытые и одетые люди, бесконечные магазины, забитые товарами, библиотеки, университеты и трущобы. Земля прекрасна, и ее почва вокруг храма и в бесплодной пустыне священна.
Воображать – это одно, а воспринимать то, что есть, – это другое, но оба связывают. Легко воспринимать то, что есть, но быть свободным от этого – это другой вопрос, потому что восприятие омрачено осуждением, сравнением, желанием. Воспринимать без вмешательства цензора трудно. Воображение строит образ «я», и мысль тогда функционирует в пределах его тени. Из-за этой концепции «я» возникает конфликт между тем, что есть, и тем, что должно быть, конфликт дуальности. Восприятие факта и идея о факте являются двумя совершенно разными состояниями, и только ум, который не повязан мнением, сравнительной оценкой, способен к восприятию того, что является истинным.
Она проделала длинный путь на поезде и автобусе, и последнюю часть пути ей пришлось идти пешком, но поскольку это был прохладный день, восхождение не было слишком трудным.
«У меня довольно-таки неотложная проблема, о которой я хотела бы поговорить, – сказала она. – Когда два человека, которые любят друг друга, непреклонны в своих диаметрально противоположных убеждениях, что надо делать? Должен ли один или другой уступить? Может ли любовь соединить этот разделяющий и разрушительный разрыв?»
Если бы была любовь, были бы тогда эти застывшие убеждения, которые разделяют и обязывают?
«Возможно, нет, но теперь это переросло за пределы состояния любви, убеждения стали твердыми, жесткими, неумолимыми. Один может быть гибок, но, если другой нет, обязательно будет взрыв. Можно ли что-то с этим сделать, чтобы избежать этого? Один может уступать, приспосабливаться, но, если другой полностью непримирим, жизнь с этим человеком становится невозможной, нет никаких взаимоотношений с ним. Эта непримиримость ведет к опасным результатам, но заинтересованный человек, кажется, не против таких мучений из-за своих убеждений. Все это кажется довольно абсурдным, если рассмотреть иллюзорный характер идей, но идеи пускают глубокие корни, когда нет ничего иного. Доброта и внимание исчезают в ярком блеске идей. Человек полностью убежден, что его идеи, теории, которые он почерпнул из книг, спасут планету, принеся всем мир и изобилие, и он полагает, что убийство и разрушение, когда необходимо, оправданы как средства для того идеалистического результата. Важен результат, а не средства. Ничто и никто не имеет значения, пока не достигнут тот результат».
Спасение для такого ума находится в уничтожении тех, кто не имеет то же самое убеждение. Некоторые религии в прошлом считали, что это был божественный путь, и они все еще отлучают от церкви, угрожают вечным адом и так далее. То, о чем вы говорите, – это новейшая религия. Мы ищем надежду в церквях, в идеях, в «летающих тарелках», в мастерах, в гуру, а все это только ведет к большему страданию и разрушению. В себе каждый должен быть свободен от этого непримиримого отношения, поскольку идеи, пусть даже великие, или утонченные и убедительные, являются иллюзорными, они разделяют и уничтожают. Когда ум больше не оказывается пойманным в сети идей, мнений, убеждений, тогда возникает что-то совершенно отличное от проекций ума. Ум – это не самая последняя инстанция для решения наших проблем, наоборот, это породитель проблем.
«Я знаю, что вы не даете советы людям, сэр, но все равно, что делать? Я постоянно задавала себе этот вопрос в течение многих месяцев, но не нашла ответа. Но даже сейчас, когда я задала этот вопрос, я начинаю понимать, что нет точного ответа, что нужно жить от мгновения до мгновения, принимая вещи такими, какими они приходят, и забывая о себе. Тогда, возможно, можно быть кроткой и прощать. Но как же трудно это будет!»
Когда вы говорите, «как трудно это будет», вы уже прекратили жить от мгновения до мгновения с любовью и кротостью. Ум запроектировал себе в будущее создание проблемы, что есть сама природа «я». Прошлое и будущее – это его хлеб насущный.
«Можно я спрошу еще кое-что? Возможно ли интерпретировать свои собственные сны? В последнее время мне много снится, и я знаю, что эти сны пытаются мне что-то сообщить, но я не могу интерпретировать их символы и образы, которые продолжают повторяться в моих снах. Эти символы и образы не всегда одни и те же, они изменяются, но в своей основе все они имеют одинаковое содержание и значение, по крайней мере, я так думаю, хотя, конечно, я могу ошибаться».
Что означает слово «интерпретировать» по отношению ко снам?
«Как я объясняла, у меня очень тяжелая проблема, которая беспокоила меня в течение многих месяцев, и все мои сны касаются этой проблемы. Они пытаются сообщить мне кое-что, возможно, дать мне намек, что я должна сделать, и, если бы только я могла правильно интерпретировать их, я знала бы то, что они пытаются передать».
Конечно, спящий неотделим от его снов, спящий – это сон. Разве вы не считаете, что это важно понять?
«Я не понимаю, что вы имеете в виду. Объясните, пожалуйста».
Наше сознание – это целостный процесс, хотя оно и может иметь противоречия внутри себя. Оно может разделить себя на сознательное и бессознательное, скрытое и открытое. В нем могут быть противостоящие желания, ценности, убеждения, но это сознание – это тем не менее полный, единый процесс. Сознательный ум может осознавать сон, но сон – это результат деятельности целостного сознания. Когда верхний слой сознания пробует интерпретировать сон, которой является проекцией целого сознания, тогда его интерпретация будет частичной, неполной, искаженной. Интерпретирующий неизбежно искажает символ, сон.
«Простите, но мне это непонятно».
Сознательный, поверхностный ум так поглощен беспокойством, попыткой найти решение своей проблемы, что в течение периода бодрствования он никогда не успокаивается. Во время так называемого сна, будучи возможно несколько более тихим, менее тревожащимся, ум принимает сообщения о деятельности целого сознания. Такое сообщение – это сон, который беспокойный ум после пробуждения пытается интерпретировать, но его интерпретация будет неправильной, поскольку он заинтересован в немедленном действии и его результате. Побуждение интерпретировать должно прекратиться до того, как наступит понимание целостного процесса сознания. Вы очень озабочены выяснением, как поступить правильно по отношению к вашей проблеме. Не так ли? Сама эта озабоченность мешает пониманию проблемы, и поэтому происходит постоянное изменение символов, за которыми содержание кажется всегда тем же самым.
Так в чем же теперь проблема?
«Не бояться того, что произойдет, что бы ни случилось».
Вы так легко можете избавиться от страха? Простое устное заявление не покончит с беспокойством. Но в это ли проблема? Вы можете желать покончить со страхом, но тогда «как», образ действия становится важным, и вы имеете новую проблему, наряду со старой. Таким образом, мы двигаемся от проблемы к проблеме и никогда не свободны от них. Но сейчас мы говорим о чем-то, совершенно другом, верно? Нас не интересует замена одной проблемы на другую.
«Тогда, как мне кажется, реальная проблема состоит в том, чтобы иметь спокойный ум».
Естественно, это является единственной проблемой: спокойный ум.
«Как можно иметь спокойный ум?»
Посмотрите, что вы говорите. Вы хотите обладать спокойным умом, как вы обладали бы платьем или домом. Имея новую цель, спокойствие ума, вы начинаете исследовать способы и средства получения этого, и таким образом, на вашей ответственности еще одна проблема. Просто осознайте чрезвычайную необходимость и важность спокойного ума. Не боритесь за спокойствие, не мучайте себя дисциплиной, чтобы обрести его, не создавайте его искусственно и не практикуйте его. Все эти усилия приводят к результату, и то, что является результатом, – это не спокойствие. То, что притянуто искусственно, может распасться на части. Не ищите продолжения спокойствия. Спокойствие нужно переживать от мгновения до мгновения, его нельзя накопить.
Смерть
Река была очень широкой здесь, почти в милю, и очень широкой. По середине реки воды были чистыми и голубыми, но к берегам они были в пятнах, грязными и медленно текущими. Солнце садилось за огромным, раскинувшимся за рекой городом. Дым и пыль города придавали изумительные цвета садящемуся солнцу, которые отражались в широких, танцующих водах. Это был прекрасный вечер, и каждая травинка, деревья и щебечущие птицы были охвачены бесконечной красотой. Ничто не было отделено, отвержено. Шум поезда, грохочущего по отдаленному мосту, был частью этого полного спокойствия. Недалеко пел рыбак. По обоим берегам были широкие, засаженные полосы, и в течение дня зеленые, сочные поля улыбались и манили, но сейчас они были темными, тихими и отчужденными. На этой стороне реки было большое, незасаженное место, где дети из деревни запускали бумажных змеев и шумно играли, громко ликуя, и где развешивались сети рыбаков для просушки. Там же они ставили на якорь их примитивные лодки.
Деревня была чуть-чуть выше, вдоль берега, и обычно они устраивали там пение, танцы или какие-нибудь другие шумные мероприятия. Но этим вечером, хотя они и вышли из хижин и расселись по округе, сельские жители были тихими и удивительно задумчивыми. Группа их спускалась с крутого берега, неся на бамбуковых носилках мертвое тело, накрытое белой тканью. Они прошли мимо, и я последовал за ними. Подойдя к краю реки, они поставили носилки почти у самой воды. С собой они принесли быстро горящую древесину и тяжелые бревна, и, сделав из них погребальный костер, они положили на него тело, обрызгивая его водой из реки и накладывая на него больше веток и сена. Костер зажег очень молодой человек. Нас было приблизительно двадцать человек, и все мы собрались вокруг. Среди присутствующих не было женщин, мужчины сидели на корточках, обернувшись белой тканью, полностью затихнув. Пламя становилось сильно обжигающим, и нам пришлось отступить назад. Обугленная черная нога поднялась из огня и была задвинута назад с помощью длинной палки, но она не слушалась, и на нее бросили тяжелое бревно. Яркое желтое пламя отражалось в темной воде, также как и звезды. С заходом солнца утих легкий ветерок. За исключением треска костра все было очень тихим. Там была смерть. Посреди всех тех неподвижных людей и живого огня было бесконечное пространство, неизмеримое расстояние, глубокая уединенность. Это не было чем-то обособленно разделенным и отдельным от жизни. Там было начало, вечное начало.
Только что череп треснул, и сельские жители начали расходиться. Последний, кто должен был уйти, должно быть, был родственником, он скрестил руки, попрощался и медленно пошел вверх по берегу. Теперь там мало что осталось, вздымающееся пламя затихло, и лишь тлеющие угольки остались. Несколько костей, которые не сгорели, завтра утром бросят в реку. Необъятность смерти, ее неминуемость, и так близко! Вы так же умирали вместе со сгоранием того тела. Это было полное уединение и все же не обособленность, уединение, но не изоляция. Изоляция исходит от ума, а не от смерти.
Уже в годах, со спокойными манерами и достоинством, у него были ясные глаза и живая улыбка. В комнате было холодно, и он закутался в теплую шаль. Говоря по-английски, так как получил образование за границей, он объяснил, что ушел на пенсию после работы в правительстве и имел множество свободного времени. Он изучал различные религии и философии, сказал он, но долго не решался обсуждать такие вопросы.
Раннее утреннее солнце было над рекой, и воды искрились подобно тысячам драгоценных камней. На веранде сидела маленькая золотисто-зеленая птица, греясь на солнце, в безопасности и спокойствии.
«Для чего я действительно пришел, – продолжил он, – это спросить или, быть может, обсудить то, что больше всего тревожит меня: смерть. Я читал „Тибетскую книгу мертвых“ и знаком с тем, что наши собственные книги говорят на предмет этого. Христианские и исламские предположения о смерти слишком поверхностны. Я говорил с различными религиозными учителями здесь и за границей, но для меня, по крайней мере, все их теории кажутся абсолютно неудовлетворительными. Я много думал на предмет смерти и часто медитировал над ним, но я, кажется, не продвигаюсь дальше. Мой друг, который недавно услышал вас, рассказал мне кое-что из того, что вы говорили, поэтому я и пришел. Для меня проблема – это не только страх смерти, страх может не быть, но верно также и то, что происходит после смерти. Это являлось проблемой для человечества на протяжении веков, и никто, кажется, не решил ее. Что вы скажете?»
Давайте сначала избавимся от побуждения убежать от факта смерти через некую форму верования, типа перевоплощения или восстания из мертвых, или через легкое рационалистическое объяснение. Ум так жаждет найти разумное объяснение смерти или удовлетворяющий ответ на эту проблему, что он с легкостью проскальзывает в некую иллюзию. Из-за этого надо быть чрезвычайно осторожным.
«Но не это ли одна из наших самых больших трудностей? Мы жаждем некоего заверения, особенно от тех, кто, как мы считаем, обладает знаниями или опытом в этом вопросе. И когда мы не можем найти такого заверения, мы придумываем из-за отчаяния и надежды наши собственные успокаивающие верования и теории. Таким образом, вера, самая возмутительная или самая разумная, становится потребностью».
Каким бы удовлетворяющим ни было спасение, оно никоим образом не привносит понимание проблемы. Само это бегство – вот причина страха. Страх приходит при движении прочь от факта, от того, что есть. Вера, какой бы утешительной она ни была, имеет внутри себя семя страха. Каждый отстраняется от факта смерти, потому что каждый не хочет смотреть на него, а веры и теории предлагают легкий выход. Итак, если ум хочет обнаружить чрезвычайную значимость смерти, он должен отказаться легко, без сопротивления, от стремления к некоему обнадеживающему утешению. Это довольно очевидно, разве вы так не думаете?
«Не просите ли вы слишком много? Чтобы понять смерть, мы должны быть в отчаянии, не это ли вы хотите сказать?»
Абсолютно нет, сэр. Есть ли отчаяние, когда нет того состояния, которое мы называем надеждой? Почему мы всегда думаем противоположностями? Является ли надежда противоположностью отчаяния? Если является, тогда надежда содержит в себе семя отчаяния, и такая надежда имеет оттенок страха. Если мы хотим понимания, не важно ли быть свободным от противоположностей? Состояние ума имеет наибольшую важность. Деятельность отчаяния и надежды мешают пониманию или переживанию смерти. Движение противоположностей должно прекратиться. Ум должен приблизиться к проблеме смерти с полностью новым осознанием, при котором знакомое с процессом узнавания отсутствует.
«Боюсь, что не совсем понимаю это утверждение. Думаю, я с трудом схватываю значение ума, являющегося свободным от противоположностей. Хотя это и чрезвычайно трудная задача, думаю, что я вижу необходимость этого. Но то, что означает быть свободным от процесса узнавания, в целом мне неясно».
Узнавание – это процесс известного, это результат прошлого. Ум пугается того, что ему незнакомо. Если бы вы знали смерть, не было бы никакого страха из-за нее, никакой потребности в сложных объяснениях. Но вы не можете знать смерть, это что-то совершенно новое, никогда не испытанное прежде. То, что испытано, становится известным, прошлым, и именно от этого прошлого, от этого известного отталкивается узнавание. Пока существует это движение от прошлого, новое не может быть.
«Да, да, я начинаю чувствовать это, сэр»
То, о чем мы разговариваем вместе, – это то, о чем нужно думать позже, а надо непосредственно переживать, когда мы продолжаем. Это переживание не может храниться для того, чтобы стать памятью, а память, способ узнавания, блокирует новое, неизвестное. Смерть – это неизвестное. Проблема не в том, чем таким смерть является и что случается после нее, а в том, как уму очистить себя от прошлого, известного. Тогда живой ум может войти в обитель смерти, он может встретить смерть, неизвестное.
«Вы говорите, что можно узнать смерть, все еще оставаясь живым?»
Несчастный случай, болезнь и старость приводят к смерти, но при этих обстоятельствах невозможно быть полностью осознающим. Существует боль, надежда или отчаяние, страх изоляции, и ум, «я», сознательно или подсознательно борется против смерти, неизбежного. Мы умираем в страхе и сопротивлении смерти. Но возможно ли без сопротивления, без болезненности, без садистского или убийственного побуждения и, оставаясь при том полностью живым, мысленно энергичным, войти в дом смерти? Это возможно только, когда ум умирает по отношению к известному, к «я». Так что наша проблема – это не смерть, а то, как уму освободить себя от столетиями накопленного психологического опыта, от вечно увеличивающейся памяти, укрепления и облагораживания «я».
«Но как это нужно сделать? Как может ум освободить себя от собственной неволи? Мне кажется, что необходимо какое-то внешнее содействие, или же высшая и более благородная часть ума должна вмешаться, чтобы очистить ум от прошлого».
Это весьма сложная задача, верно? Внешнее содействие может быть влиянием окружающей среды, или оно может быть чем-то вне границ ума. Если внешнее содействие – это влияние окружающей среды, то именно это самое влияние, с его традициями, верами и культурами, удерживало и удерживает ум в неволе. Если внешнее содействие – это что-то вне, тогда мысль в любой ее форме не может касаться этого. Мысль – это результат времени, мысль поставлена на якоре у прошлого, она никогда не сможет быть свободной от прошлого. Если мысль освобождает себя от прошлого, она прекращает быть мыслью. Размышлять над тем, что же там, за пределами ума, совершенно бесполезно. Для вмешательства того, что вне мысли, мысль, которая является «я», должна прекратить быть. Ум должен быть без всякого движения, он должен быть спокоен спокойствием безо всякого повода. Ум не может пригласить его. Ум может действительно делить его собственную область действий на благородную и позорную, желательную и нежелательную, высшую и низшую, но все такие деления и подразделения все еще в пределах границ самого ума. Так что любое движение ума в любом направлении является реакцией прошлого, «я», времени. Эта истина – вот единственный фактор освобождения, и тот, кто не прочувствует, что это истина, будет вечно в неволе, что бы он ни делал. Его кара, клятвы, дисциплины, жертвы могут иметь социологическое и успокаивающее значение, но они не имеют никакой ценности по отношению к истине.
Оценка
Медитация – это очень важное действие в жизни, возможно, это действие, которое имеет самое большое и самое глубокое значение. Это аромат, который нельзя с легкостью уловить, это не нельзя купить через стремление и практику. Система может давать только плоды, которые она сеет, а система, метод основаны на зависти и жадности.
Не быть способным медитировать не означает быть неспособным видеть солнечный свет, темные тени, искрящиеся воды и нежный лист. Но как немногие видят эти вещи! Медитации нечего вам предложить, вы можете не приходить, умоляя с протянутыми руками. Она не спасет вас от всякой боли. Она делает вещи совершенно ясными и простыми, но чтобы почувствовать эту простоту, ум должен освободить себя, без всякой причины или повода, от всех вещей, которые он накопил по причине и поводу. Вот это главная задача при медитации. Медитация – это очищение от известного. Преследовать известное в различных формах – это игра в самообман, и тогда медитирующий – это хозяин, и нет и малейшего акта медитации. Медитирующий может действовать только в сфере известного, он должен прекратить действовать, чтобы возникло неизвестное.
Непостижимое не приглашает вас, и вы не можете пригласить его. Оно приходит и уходит, как ветер, и вы не можете захватить его и хранить в укромном месте для вашей выгоды, для вашего пользования. Оно не имеет никакой утилитарной ценности, но без него жизнь неизмеримо пуста.
Вопрос в том, не как медитировать, какой системе следовать, а что такое медитация? «Как» может только выдать то, что предложит метод, но самое исследование того, что есть медитация, откроет дверь к медитации. Исследование не находится вне ума, а в пределах движения самого ума. При стремлении к этому исследованию то, что становится существенным, это понять самого ищущего, а не то, что он ищет. То, что он ищет, – это проекция его собственного стремления, его собственных принуждений, желаний. Когда этот факт осознан, весь поиск прекращается, что само по себе является чрезвычайно важным. Тогда мнение больше не хватается за что-то за его пределами, нет движения, направленного наружу, с его реакцией внутри. Но когда поиск полностью остановился, возникает движение ума, которое не является направленным ни наружу, ни внутрь. Поиск не завершается с помощью акта воли или же сложного процесса умозаключений. Остановить поиск требует огромного понимания. Окончание поиска – вот начало спокойствия ума.
Ум, который способен к концентрации, не обязательно способен медитировать. Личный интерес действительно вызывает концентрацию, подобно любому другому интересу, но такая концентрация подразумевает повод, причину, сознательную или неосознанную. Всегда есть что-то, что можно получить или отбросить, усилие постичь, добраться до другого берега. Внимание с целью заинтересовано в накоплении. Внимание, которое приходит с этим движением или от чего-то, – это привлечение удовольствия или отвращение от боли, но медитация – это то чудесное внимание, при котором нет ни того, кто прилагает усилия, никакого результата или цели, которые надо заполучить. Усилие – это часть процесса приобретения, это накопление переживающим опыта. Переживающий может концентрироваться, обращать внимание, осознавать, но стремление переживающего к опыту должно полностью прекратиться, поскольку переживающий – это просто накопление известного. В медитации есть великое блаженство.
Он объяснил, что изучал философию и психологию, и читал то, что пропагандировал Патаньяли. Он полагал, что христианская мысль довольно-таки поверхностна и направлена на простое преобразование, так что он ушел на восток, занялся какой-то йогой и был немного знаком с мыслью хинду.
«Я читал кое-что относительно того, что вы говорили, и считаю, что могу следовать этому до определенного предела. Я вижу важность не осуждения, хотя нахожу это чрезвычайно трудным – не осуждать, но я вообще не могу понять, когда вы говорите „не оценивайте, не судите“. Всякое размышление, мне кажется, – это процесс оценки. Наша жизнь, вся наша жизненная позиция основана на выборе, на ценностях, на хорошем и плохом и так далее. Без ценностей мы бы просто распались, и, конечно же, вы не это имеете в виду. Я пробовал освободить свой ум от всех норм или ценностей, но по крайней мере для меня это невозможно».
Есть ли размышление без словесного выражения, без символов? Действительно ли слова необходимы для размышления? Если бы не было никаких символов, ссылок, было бы тогда то, что мы называем размышлением? Всякое ли мышление выражается в словах или же есть мышление без слов?
«Я не знаю, я никогда не думал над этим вопросом. Насколько я могу ощущать, без образов и слов не было бы размышления».
Разве нам не следует сейчас выяснить суть этого вопроса, пока мы здесь говорим об этом? Неужели невозможно выяснить для себя, есть или нет мышление без слов и символов?
«Но каким образом это связано с оценкой?»
Ум состоит из ссылок, ассоциаций, образов и слов. Оценка берет начала от этого фона. Слова, такие как Бог, любовь, социализм, коммунизм и так далее, играют необычайно важную роль в наших жизнях. Неврологически также как в психологическом отношении, слова имеют значение согласно культуре, в которой мы воспитаны. Для христианина некоторые слова и символы имеют огромное значение, а для мусульманина другой набор слов и символов имеет такое же жизненно важное значение. Оценка происходит в пределах этой области.
«Можно ли выйти за пределы этой области? И даже если можно, зачем это?»
Размышление всегда обусловлено, нет такого понятия как свобода мысли. Вы можете думать, что вы любите, но ваше размышление является и будет всегда ограничиваться. Оценка – это процесс размышления, выбора. Если ум доволен тем, какой он обычно и есть, что остается в пределах замкнутого пространства, широкого или узкого, то его не беспокоит какая-либо фундаментальная проблема, он имеет свое собственное удовлетворение. Но если ему надо выяснить, есть ли кое-что за пределами мысли, тогда всякая оценка должна прекратиться, процесс размышления должен прийти к завершению.
«Но непосредственно ум – это неотъемлемая часть этого процесса размышления, поэтому каким усилием или практикой с мыслью можно покончить?»
Оценка, осуждение, сравнение являются способами вражения мысли, и, когда вы спрашиваете, через какое усилие или метод процесс размышления может быть закончен, не стремитесь ли вы получить кое-что? Это побуждение заниматься методом или прилагать дальнейшее усилие – результат оценки и все еще является умственным процессом. Ни практикой метода, ни любым усилием никоим образом с мыслью нельзя покончить. Почему мы прилагаем усилие?
«По самой простой причине, потому что если бы мы не прилагали усилий, мы бы деградировали и умерли. Все прилагают усилия, все в природе борется, чтобы выжить».
Мы боремся, чтобы просто выживать, или же мы боремся, чтобы выжить в пределах определенного психологического или идеологического образца? Мы хотим быть кем-то, побуждение из-за амбиции, удовлетворения, страха формирует нашу борьбу в пределах образца общества, которое возникло через коллективную амбицию, удовлетворение и страх. Мы прилагаем усилие, чтобы получить или избежать. Если бы мы были заинтересованы только в выживании, то наши все взгляды на будущее были бы существенно иными. Усилие подразумевает выбор, выбор – это сравнение, оценка, осуждение. Мысль состоит из этой борьбы и противоречий, и может ли такая мысль освободить себя от ее собственных нескончаемых барьеров?
«Тогда должна иметься внешняя воздействующая сила, называйте это божьей милостью или по-другому, которая вмешивается и кладет конец замкнутым в себе путям ума. То ли это, на что вы указываете?»
Как жаждем мы достичь удовлетворяющего состояния! Если позволите заметить, сэр, разве вы не заинтересованы в достижении, в прибытии, в освобождении ума от специфического условия? Ум оказался в заключении его собственного создания, его собственных желаний и усилий, и каждое движение, которое он делает в любом направлении, происходит в пределах тюрьмы, но он не осознает этого, поэтому в своей боли и конфликте он молится, он ищет внешнюю воздействующую силу, которая освободит его. Обычно он находит то, что ищет, но то, что он нашел, есть результат его собственного движения. Ум – все еще узник, только в новой тюрьме, которая больше удовлетворяет и успокаивает.
«Но что же, ради бога, делать? Если каждое движение ума – это продление его собственной тюрьмы, то нужно оставить всякую надежду».
Надежда – это еще одно движение мысли, пойманной в ловушку отчаяния. Надежда и отчаяние – это слова, которые наносят вред уму их эмоциональным содержанием, их кажущимися противостоящими и противоречащими побуждениями. Возможно ли не оставаться в состоянии отчаяния или в любом подобном состоянии, не убегая от этого к противоположной идее или отчаянно не цепляясь за состояние, которое называется радостным, обнадеживающим и так далее? Конфликт возникает, когда ум обращается в бегство от состояния, называемого страданием, болью, к другому, называемому надеждой, счастьем. Понимать состояние, в котором находишься, не означает принимать его. И принятие, и отвержение – это в пределах области оценки.
«Боюсь, что я все еще не улавливаю, как мысль может завершиться без некоторого действия в том направлении».
Всякое действие воли, желания, принудительного побуждения рождено умом, умом, который оценивает, сравнивает, осуждает. Если ум воспримет суть этого не через аргументацию, убеждение или веру, а будучи простым и внимательным, тогда мысль завершится. Окончание мысли – это не сон, не ослабление жизни, не состояние отрицания, это совершенно иное состояние.
«Наша совместная беседа показала мне, что я не очень глубоко думал обо всем этом. Хотя я много читал, я только ассимилировал то, что сказали другие. Я чувствую, что впервые я испытываю состояние моего собственного размышления и, возможно, я способен услышать кое-что больше, чем просто слова».
Зависть и одиночество
Под деревом тем вечером было очень тихо. Ящерица вытягивалась вверх и вниз на скале, все еще теплой. Ночь будет холодной, и солнца вновь не будет в течение многих часов. Домашние животные были утомлены и медленно возвращались с отдаленных полей, где они трудились с людьми. Сова со вздымающейся глоткой кричала с вершины холма, которая служила ей домом. Каждый вечер приблизительно в это время она начинала, и, когда становилось темнее, крики были менее частыми, но иногда поздно ночью вы бы услышали их снова. Одна сова, было, кричала другой через долины, и их глубокий крик, казалось, придавал большую тишину и красоту ночи. Это был прекрасный вечер, и молодая луна садилась позади темного холма.
Сострадания нетрудно достичь, когда сердце не наполнено хитрыми уловками ума. Именно ум с его требованиями и страхами, его подтверждениями и опровержениями, его намерениями и побуждениями уничтожает любовь. И насколько трудно быть простым относительно всего этого! Вы не нуждаетесь в философиях и доктринах, чтобы быть нежным и добрым. Эффективные и властные люди земли организуют все, чтобы прокормить и одеть людей, обеспечить их защитой и медицинским обслуживанием. Это неизбежно с быстрым увеличением производства, это функция хорошо организованного правительства и сбалансированного общества. Но организация не придает щедрости сердцу и руке. Щедрость приходит от совершенно иного источника, источника вне всякой меры. Амбиция и зависть уничтожают его так же основательно, как пожар. Этого источника нужно коснуться, но нужно прийти к нему с пустыми руками, без просьбы, без жертвы. Книги не могут научить, как и любой гуру не сможет привести к этому источнику. Его нельзя достичь через культивирование добродетели, хотя добродетель необходима, ни через способность и повиновение. Когда ум безмятежен, безо всякого движения, он – там. Ясность – она есть без повода, без стремления к большему.
Она была молодой леди, но довольно ослабленной болью. Вовсе не физическая боль так сильно беспокоила ее, а боль другая. Телесную боль она была способна контролировать c помощью лекарств, но агонию ревности она никогда не была способна усмирить. Она была с нею, объяснила она, с детства. В том возрасте это было ребячеством, с которым мирились и над которым смеялись, но теперь она превратилась в болезнь. Она была замужем и имела двух детей, но ревность уничтожала все ее взаимоотношения.
«Я, кажется, ревную не только моего мужа и детей, но и почти любого, кто имеет больше, чем я, лучший сад или более красивое платье. Все это может казаться довольно глупым, но меня это замучило. Некоторое время назад я ходила к психологу и временно я нашла успокоение, но вскоре это началось снова».
Разве культура, в которой мы живем, не поощряет зависть? Рекламные объявления, конкуренция, сравнение, поклонение успеху с его многочисленными последствиями, разве все эти вещи не поддерживают зависть? Требование большего – это ревность, верно?
«Но…»
Давайте рассмотрим саму зависть в течение нескольких минут, а не вашу борьбу с ней. Мы вернемся к этому позже. Хорошо?
«Да, конечно».
Зависть поощряется и уважается, не так ли? Дух конкуренции лелеют с детства. Идея о том, что вы должны делать и быть лучше, чем другие, повторяется постоянно различными способами. Примеры успеха, героя и его храброго поступка бесконечно шумят в голове. Существующая культура основана на зависти, на жадности. Если вы не жадно стремитесь к мирским вещам, а вместо этого следуете за неким религиозным учителем, вам обещают соответствующее место в будущем. Мы все воспитаны на этом, и желание преуспеть глубоко укоренилось почти в каждом. Преуспевание преследуется различными способами, преуспевание в качестве художника, делового человека, религиозного деятеля. Все это является формой зависти, но только, когда зависть становится беспокоящей, болезненной мы пытаемся избавиться от нее. Пока она дает компенсацию и радость, зависть является принятой частью природы. Мы не видим, что в самом этом удовольствии есть боль. Привязанность дает удовольствие, но она также порождает ревность и боль, и это не любовь. В этой сфере деятельности мы живем, страдаем и умираем. Только, когда боль этого самоизолированного действия становится невыносимой, мы боремся, чтобы прорваться через это.
«Я думаю, что туманно мне это понятно, но что мне делать?»
Перед тем, как рассмотреть, что же делать, давайте посмотрим, в чем проблема. Так в чем проблема?
«Меня замучила ревность, и я хочу освободиться от нее».
Вы хотите освободиться от боли из-за нее, но разве вы не хотите держаться за особое удовольствие, которое приходит с обладанием и привязанностью?
«Конечно, да. Вы же не ожидаете, что я откажусь от всего моего имущества, не так ли?»
Нас не интересует отказ, а желание обладать. Мы хотим обладать людьми также, как вещами, мы цепляемся за верования также, как за надежды. Откуда это желание иметь вещи и людей, эта страстная привязанность?
«Я не знаю, я никогда не думала об этом. Кажется, естественно завидовать, но это стало ядом, страшно пугающим фактором в моей жизни».
Мы нуждаемся в некоторых вещах, продовольствии, одежде, защите и так далее, но они используются для психологического удовлетворения, которое вызывает много других проблем. Таким же образом, психологическая зависимость от людей порождает беспокойство, ревность и страх.
«Предполагаю, что в этом смысле я завишу от определенных людей. Они для меня маниакальная потребность, и без них я была бы полностью потерянна. Если бы я не имела мужа и детей, думаю, что я бы медленно сходила с ума или же я бы привязалась к кому-то другому. Но я не вижу, что плохого в привязанности».
Мы не говорим, что это правильно или неправильно, а рассматриваем ее причины и следствия, верно? Мы не осуждаем и не оправдываем зависимость. Но почему один в психологическом отношении зависит от другого? Не в этом ли проблема и не в том, как освободиться от пыток ревности? Ревность – это просто следствие, призрак, и было бы бесполезно иметь дело только с призраком. Почему один в психологическом отношении зависит от другого?
«Знаю, я зависима, но я по-настоящему не думала об этом. Я принимала как должное, что один зависит от другого».
Конечно, мы физически зависим друг от друга и всегда будем зависеть, что является естественным и неизбежным. Но пока мы не поймем нашу психологическую зависимость от другого, разве вы не считаете, что боль ревности продолжится? Так почему же существует эта психологическая потребность в другом?
«Я нуждаюсь в моей семье, потому что я люблю их. Если бы я не любила их, я не заботилась бы о них».
Вы говорите, что любовь и ревность приходят вместе?
«Так это кажется. Если бы я не любила их, я, конечно же, не ревновала бы».
В таком случае, если вы освободились бы от ревности, вы также избавились бы от любви, не так ли? Тогда почему вы хотите освободиться от ревности? Вы хотите удержать удовольствие от привязанности, но избавиться от боли из-за нее. Это возможно?
«Почему бы нет?»
Привязанность подразумевает опасение, не так ли? Вы боитесь того, чем вы являетесь, или того, чем вы будете, если другие покинут вас или умрут, и вы являетесь привязанными из-за этого опасения. Пока вы поглощены удовольствием от привязанности, страх скрыт, заперт далеко, но, к сожалению, он всегда рядом, и пока вы не освободитесь от этого страха, пытки ревности будут продолжаться.
«Чего я боюсь?»
Вопрос не в том, чего вы боитесь, но осознаете ли вы, что вы боитесь?
«Сейчас, когда вы целенаправленно задаете этот вопрос, предполагаю, что да. Хорошо, я боюсь».
Чего?
«Того, что растеряюсь, буду не в безопасности, того, что не будут любить, заботиться, боюсь быть одинокой, одной. Я думаю, что этого: я боюсь быть одинокой, не способной выстоять перед жизнью одной, поэтому-то я завишу от мужа и детей, я отчаянно держусь за их. Во мне имеется всегда страх, что что-то с ними случится. Иногда мое отчаяние принимает форму ревности, безудержной ярости и тому подобное. Я была бы испугана в меньшей степени, если бы мой муж ушел к другой. Меня съедает беспокойство. Клянусь вам, я провела многие часы в слезах. Все это противоречие и суматоха – это то, что мы называем любовью, и вы спрашиваете меня, является ли это любовью. Является ли это любовью, когда есть привязанность? Понимаю, что нет. Это уродливо, совершенно эгоистично, я думаю все время о самой себе. Но что же мне делать?»
Осуждать, называть себя ненавистной, уродливой, эгоистичной, это никоим образом не уменьшает проблему, напротив, это увеличивает ее. Важно понять это. Осуждение или оправдание мешает вам взглянуть, что же скрывается за страхом, это является активным отвлечением от столкновения с тем фактом, что реально происходит. Когда вы говорите «я ужасна и эгоистична», эти слова нагружены осуждением, а вы усиливаете обвинительную характеристику, которая является частью «я».
«Я не уверена, что понимаю это».
Осуждая или оправдывая действие вашего ребенка, вы понимаете его? У вас нет времени или желания объяснить, таким образом, чтобы получить немедленный результат, вы говорите «делай» или «не делай». Но вы не поняли ребенка. Точно так же осуждение, оправдание или сравнение мешают пониманию вас самих. Вы должны понять сложную сущность, которой являетесь вы сами.
«Да, да, я схватываю это».
Тогда вникайте в суть дела медленно, без осуждения или оправдания. Вы обнаружите, что это довольно трудно – не осуждать и не оправдывать, потому что столетиями опровержения и утверждения были обычными явлениями. Наблюдайте за вашими собственными реакциями, старайтесь освободиться от страха. Что такое страх? Как он возникает?
«Он точно есть, но какой он, я не знаю».
Страх не может существовать в изоляции, он существует только относительно чего-то, не так ли? Есть состояние, которое вы вызываете одиночеством, и когда вы ощущаете то состояние, возникает страх. Так что страх не существует отдельно. Чего вы боитесь на самом деле?
«Наверное, моего одиночества, как вы говорите».
Почему, наверное? Разве вы не уверены?
«Я колеблюсь, из-за чего он, но одиночество – это одна из моих самых глубоких проблем. Оно всегда было там, на заднем плане, но только теперь, в этом разговоре, я вынуждена взглянуть на него прямо, чтобы увидеть, что оно здесь, рядом. Это огромная пустота, пугающая и неизбежная».
Возможно смотреть на эту пустоту, не давая ей названия и какой-либо формы описания? Простое обозначение состояния не подразумевает то, что мы понимаем его, напротив, это помеха для понимания.
«Я понимаю, что вы имеете в виду, но я не могу не обозначить ее, это практически мгновенная реакция».
Чувствование и обозначение происходят почти одновременно, верно? Могут ли они быть отделены? Может ли быть промежуток между чувствованием и обозначением этого? Если этот промежуток действительно испытан, то произойдет то, что мыслитель прекращает быть как сущность, отделенная и отличная от мысли. Процесс словесного обозначения – это часть «я», эго, сущности, которая ревнует и которая пытается преодолеть собственную ревность. Если вы действительно поймете суть этого, то страх прекратится. Обозначение имеет физиологическое, также как психологическое следствие. Только когда нет никакого обозначения, тогда возможно полностью осознать то, что называется пустотой одиночества. Тогда ум не отделяет себя от того, что есть.
«Я нахожу, что чрезвычайно трудно следовать за всем этим, но чувствую, что я по крайней мере поняла часть из этого, и я позволю этому пониманию раскрыться».
Смятение ума
Весь день стоял туман, и, когда к вечеру он исчез, с востока подул ветер, сухой, резкий, сдувающий сухие листья и иссушающий землю. Это была бурная и грозная ночь, ветер усиливался, дом скрипел, и ветки отрывались от деревьев. Следующим утром воздух был настолько ясен, что вы могли почти прикоснуться к горам. Вместе с ветром возвратилась высокая температура, но, как только ветер стих в конце полудня, туман от моря снова расстелился.
Как необычно красива и богата земля! Нет никакой усталости от нее. Высохшие русла реки полны живых существ: горсы, маки, высокие желтые подсолнечники. На валунах лежали ящерицы, с коричневыми и белыми кольцами королевская змея грелась на солнце, ее черный язык выстреливал туда и обратно, а через ущелья лаяла собака, преследуя суслика или кролика.
Довольство никогда не является результатом полного удовлетворения, достижения или обладания вещами, это не рождено в действии или бездействии. Оно приходит с полнотой того, что есть, а не с его изменением. То, что является полным, не нуждается в изменении, замене. Именно незавершенное, которое пытается стать полным, знает суматоху недовольства и изменения. То, что есть неполное, оно не является полным. Полное нереально, а стремление к нереальному – это боль недовольства, которую никогда не излечить. Сама попытка излечить эту боль – поиск нереального, из-за которого недовольство возникает. Нет никакого выхода из недовольства. Осознавать недовольство означает осознавать то, что есть, и в полноте этого возникает состояние, которое может называться довольством. Оно не имеет никакой противоположности.
Дом был с видом на долину, и самый высокий пик отдаленных гор сверкал в лучах заката. Его скалистая масса казалась подвешенной над небом и освещенной изнутри, и в темнеющей комнате красота того света была неземной.
Он был моложавым мужчиной, нетерпеливым и стремительным.
«Я прочел несколько книг по религии и религиозным практикам, по медитации и различным методам, пропагандирующих самые высокие достижения. Я был в одно время приверженцем коммунизма, но скоро нашел, что это было движение к регрессу, несмотря на многих интеллектуалов, его сторонников. Меня также привлекал католицизм. Некоторые из его доктрин понравились мне, и какое-то время я подумывал о том, чтобы стать католиком, но однажды, когда я говорил с очень ученым священником, я внезапно почувствовал, как похож католицизм на тюрьму коммунизма. Во время моих скитаний, когда я был моряком на грузовом судне, я отправился в Индию и провел там почти год, и я подумывал о том, чтобы стать монахом, но это было слишком далеко от жизни и слишком идеалистично и нереально. Я пробовал жить один, чтобы медитировать, но этому тоже наступил конец. После всех этих лет я все еще, кажется, совсем неспособен контролировать свои мысли, и это именно то, о чем мне хочется поговорить. Естественно, у меня есть и другие проблемы, секс и тому подобное, но если бы я был полностью хозяином своих мыслей, я мог бы тогда уметь обуздывать мои горячие желания и побуждения».
Приведет ли контроль над мыслями к успокаиванию желания или же просто к его подавлению, что, в свою очередь, породит другие и более глубокие проблемы?
«Вы, конечно, не поощряете потакание желаниям. Желание – это путь мысли, и моими попытками управлять мыслями я надеялся поработить мои желания. Желания должны быть либо порабощены, либо возвышены, но даже при их возвышенности они должны быть сначала удержаны под контролем. Большинство учителей настаивает на том, что нужно переступать пределы желания, и они предписывают различные методы для этого».
Помимо того, что сказали другие, что думаете вы? Решит ли простой контроль над желаниями многие проблемы желания? Будет ли подавление или возвышение желания вызывать его понимание или освобождать вас от него? С помощью определенных упражнений, религиозных или иных, ум можно дисциплинировать каждый час дня. Но занятый ум – это не свободный ум, и, конечно, только свободный ум может осознать бесконечный творческий потенциал.
«Неужели нет освобождения через переступание пределов желания?»
Что вы подразумеваете под переступанием пределов желания?
«Для реализации собственного счастья и также наивысшего, необходимо не попасть под влияние желания, не оказаться пойманным в ловушку его порыва и замешательства. Чтобы держать желание под контролем, необходима некая форма покорения. Вместо преследования в жизни тривиальных вещей, это самое желание может искать возвышенное».
Вы можете изменить объект желания от дома до знания, от низкого к самому-самому высокому, но это все еще деятельность желания, не так ли? Можно не хотеть мирового признания, но побуждение достичь небес – это все равно преследование выгоды.
Желание вечно ищет реализации, достижения, и именно это движение желания должно быть понято и не должно отгоняться или рассеиваться. Без понимания путей желания простой контроль над мыслью имеет небольшое значение.
«Но надо вернуться к сути, с которой я начал. Даже, чтобы понять желание, необходима концентрация, и это для меня настоящая трудность. Кажется, я не могу управлять своими мыслями. Они блуждают повсюду, наталкиваясь друг на друга. Нет ни одной мысли, которая бы доминировала и была непрерывной среди всех ненужных мыслей».
Ум подобен механизму, работающему день и ночь, болтающему и постоянно занятому, спит ли он или бодрствует. Он быстр и столь же беспокоен, как море. Другая часть этого запутанного и сложного механизма пробует управлять всем движением, и таким образом начинается конфликт между противостоящими желаниями и побуждениями.
Одну часть можно называть высшее «я», а другую – низшее «я», но оба находятся в пределах области ума. Действие и реакция ума, мысли являются почти одновременными и почти автоматическими. Этот целостный сознательный и неосознанный процесс принятия и отрицания, приспособления и стремления быть свободным является чрезвычайно быстрым. Так что вопрос не в том, как управлять этим сложным механизмом, поскольку контроль порождает трение и только рассеивает энергию, а в том, может ли этот очень быстрый ум замедлиться?
«Но как?»
Если это можно напомнить, сэр, проблема не в «как». «Как» просто приводит к результату, к цели без особого значения, а после того, как его получат, начнется другой поиск другой желаемой цели, с ее страданием и противоречием.
«Тогда что же делать?»
Вы неправильно задаете вопрос, не так ли? Вы не обнаруживаете сами истину или ошибочность замедления ума, а заинтересованы в получении результата. Получение результата сравнительно легко, верно? Действительно ли это возможно для ума – замедлиться без применения тормоза?
«Что вы подразумеваете под замедлением?»
Когда вы очень быстро едете в автомобиле, близлежащий пейзаж размыт, только при скорости ходьбы вы можете рассматривать в деталях деревья, птиц и цветы. Самопознание приходит с замедлением ума, но это не значит что ум надо вынуждать быть медленным. Принуждение только приводит к сопротивлению, но при замедлении ума не должно быть никакой растраты энергии. Это так, верно?
«Думаю, что я начинаю понимать, что усилия, которые каждый прилагает, чтобы управлять мыслью, расточительны, но я не понимаю того, что еще нужно сделать».
Мы еще не подошли к вопросу о действии, не так ли? Мы пробуем понять, что для ума важно замедлиться, мы не рассматриваем, как замедлить его. Ум может замедляться? И когда это случается?
«Я не знаю, я никогда прежде об этом не думал».
Вы не заметили, сэр, что когда вы за чем-либо наблюдаете, ум замедляется? Когда вы наблюдаете автомобиль, движущийся там, по дороге, или пристально смотрите на любой физический объект, разве ваш ум не функционирует более медленно? При наблюдении, рассматривании ум действительно замедляется. Рассматривание картины, изображения, объекта помогает утихомирить ум, как происходит и при повторении фразы. Но тогда объект или фраза становятся очень важными, а не замедление ума и то, что таким образом обнаруживается.
«Я наблюдаю за тем, что вы объясняете, и возникает осознание спокойствия ума».
Мы когда-либо действительно наблюдаем за чем-нибудь или же мы вставляем между наблюдателем и наблюдаемым призму различных предубеждений, ценностей, суждений, сравнений, осуждений?
«Почти невозможно не иметь эту призму. Я не думаю, что способен наблюдать без искажения».
Если можно, я предложу вам, не блокируйте себя словами или умозаключениями, уверенным или отрицательным. Может ли быть наблюдение без этой призмы? Чтобы выразиться по-другому, есть ли внимание, когда ум занят? Только незанятый ум может следить. Ум замедлен, насторожен, когда есть наблюдательность, которая является вниманием незанятого ума.
«Я начинаю испытывать то, о чем вы, сэр, говорите».
Давайте исследуем это немного далее. Если нет оценки, нет призмы между наблюдателем и наблюдаемым, то есть ли тогда разделение, разрыв между ними? Не является ли наблюдатель наблюдаемым?
«Боюсь, что не успеваю понять».
Алмаз не может быть отделен от его качеств, не так ли? Чувство зависти не может быть отделено от переживающего это чувство, хотя иллюзорное разделение существует, которое порождает конфликт, а в ловушке этого конфликта оказывается ум. Когда это ложное разделение исчезает, появляется возможность свободы, и только тогда ум спокоен. Только когда переживающий прекращает быть, возникает творческое движение реальности.
Контроль над мыслями
При любой скорости всегда была пыль, мелкая и всюду проникающая, и она сыпалась в автомобиль. Хотя это было рано утром, и солнца не будет еще в течение часа или двух, уже стояла сухая, бодрящая жара, которая не была слишком неприятна. Даже в тот час на дороге были телеги с волами. Водители спали, но волы, придерживаясь дороги, медленно шли назад к деревне. Иногда бывало две или три телеги, иногда десять, а однажды было двадцать пять, во всей этой длинной веренице все водители спали, и единственная керосиновая лампа была на ведущей телеге. Автомобилю пришлось съехать с дороги, чтобы пропустить их, поднимая горы пыли, а волы с их ритмично звенящими колокольчиками никогда не сворачивали в сторону.
Было все еще довольно темно после часа непрерывной езды. Деревья были темными, таинственными и уединенными. Дорога была теперь асфальтированной, но узкой, и каждая новая телега означала большее количество пыли, большее количество звона колокольчиков и еще большее количество телег впереди. Мы направлялись на восток, и скоро начался рассвет, едва видимый, нежный и не создающий теней. Это не был ясный рассвет, яркий с блестящей росой, а один из тех утренних часов, которые довольно тяжелы из-за наступающей жары. И все же как это было прекрасно! Вдали были горы, их еще нельзя было заметить, но чувствовалось, что они были там, огромные, прохладные и свободные от времени.
Дорога проходила через всякие виды деревень, некоторые чистые, аккуратные и ухоженные, другие грязные и гниющие из-за безнадежной бедности и деградации. Люди шли в поля, женщины к колодцам, а дети на улицах кричали и смеялись. Виднелись мили правительственных ферм с тракторами, рыбными садками и экспериментальными сельскохозяйственными школами. Мимо промчался мощный новенький автомобиль, загруженный богатыми, хорошо питающимися людьми. Горы все еще были далеко, а земля была богатой. В нескольких местах дорога проходила через сухое русло реки, где это вовсе не было дорогой, но автобусы и телеги срезали путь. Попугаи, зеленые и красные, перекрикивались в своем сумасшедшем полете. Были также и птицы поменьше, золотистые и зеленые, и белые рисовые птицы.
Теперь дорога покидала равнины и начинала подниматься. Густую растительность в предгорьях убирали с помощью бульдозеров и садили мили фруктовых деревьев. Автомобиль продолжил подниматься, когда холмы стали горами, покрытыми каштанами и соснами. Сосны были стройными и прямыми, а каштаны густо расцвели. Сейчас нам открывался вид, неизмеримые долины, простирающиеся далеко внизу, а впереди виднелись заснеженные пики.
Наконец мы объехали изгиб на верхнем уровне подъема, и там открылись горы, ясные и ослепительные. Они были на расстоянии шестидесяти миль, а между ними и нами была обширная голубая долина. Простираясь на более чем две сотни миль, они заполнили горизонт непрерывной цепью, и, повернув голову, мы могли видеть от начала до конца. Это был изумительный вид. Пролегавшие между нами шестьдесят миль, казалось, исчезли, и осталась лишь та неприступность и уединение. Те пики, достигающие высоты более чем 25,000 футов, имели божественные названия, потому что там жили боги, и люди приходили к ним через огромные расстояния для паломничества, чтобы поклониться и умереть.
Он получил образование за границей, сказал он, и поддерживал хорошие взаимоотношения с правительством, но более чем двадцать лет назад он принял решение отказаться от этого положения и мирских путей, чтобы провести свои оставшиеся дни жизни в медитации.
«Я занимался различными методами медитации, – продолжил он, – до тех пор, пока не добился полного контроля над своими мыслями, и это принесло некоторые силы и влияние над самим собой. Однако один друг взял меня с собой на одну из ваших бесед, в которых вы ответили на вопрос о медитации, сказав, что часто практикуемая медитация – это форма самогипноза, искусственное порождение самоспроецированных желаний, даже и очищенных. Это поразило меня, так как было настолько истинным, что я искал этой беседы с вами. И, принимая во внимание, что я отдал свою жизнь медитации, надеюсь, что мы сможем вникнуть в этот вопрос довольно глубоко.
Я хотел бы начать, несколько объяснив ход моего развития. Я понял из всего, что я прочитал, что необходимо быть полностью хозяином своих мыслей. Для меня это было чрезвычайно трудно. Концентрация на официальной работе была чем-то совершенно отличным от уравновешенности ума и обуздания всего процесса мысли. Согласно книгам, надо было взять все бразды управления мыслями в свои руки. Мысль не может быть настолько обостренной, чтобы проникнуть в многочисленные иллюзии, если ею не управлять и не направлять, так что это была моя первостепенная задача».
Если можно спросить, не перебивая ваше повествование, действительно ли контроль над мыслью – это первостепенная задача?
«Я слышал то, что вы сказали в вашем рассказе о концентрации, но, если позволите, я хотел бы насколько возможно описать весь мой опыт и затем приняться за некоторые жизненные проблемы, связанные с ним».
Как хотите, сэр.
«С самого начала я был неудовлетворен моим делом, и отбросить многообещающую карьеру было сравнительно легким шагом. Я прочел очень много книг по медитации и размышлению, включая письма разных мистиков, и здесь, и на западе, и для меня казалось очевидным, что контроль над мыслью – это наиболее важная вещь. Это потребовало значительных усилий, постоянных и целенаправленных. Когда я продвигался в медитации, у меня было много переживаний, видений Кришны, Христа и некоторых из индусских святых. Я стал ясновидцем, начал читать мысли людей и приобрел некоторые другие сидхи или сверхспособности. Я продвигался от опыта к опыту, от одного видения с его символическим значением к другому, от отчаяния до наивысшей формы благодати. У меня появилась гордость завоевателя, того, кто был хозяином самого себя. Аскетизм, владение собой, действительно придает ощущение власти, и это порождает тщеславие, силу и самоуверенность. Я имел все это в изобилии. Хотя я слышал о вас много лет, гордость из-за моих достижений всегда мешала меня прийти, чтобы вас послушать, но мой друг, другой саньясин, настаивал, чтобы я пришел, и то, что я услышал, потревожило меня. До этого я думал, что я был выше всяких тревог! Это была моя история о медитации вкратце».
«Вы сказали в вашем рассказе, что ум должен идти выше всякого опыта, иначе он в заключении его собственных проекций, его собственных желаний и стремлений, и я был глубоко удивлен, обнаружив, что мой ум был в плену у тех самых вещей. Осознавая этот факт, как уму сломать стены тюрьмы, которую он построил вокруг себя? Неужели эти двадцать с лишним лет были потрачены впустую? Неужели все это было простое блуждание в иллюзиях?»
Какое действие нужно предпринять, можно сейчас обговорить, но давайте рассмотрим, если пожелаете, контроль над мыслями. Действительно ли этот контроль необходим? Это выгодно или вредно? Различные религиозные учителя пропагандировали контроль над мыслями как первичный шаг, но действительно ли они правы? Кто этот контролер? Не является ли он частью той самой мысли, которую он пробует контролировать? Он может думать о себе как отделенном, отличном от мысли, но разве он не есть результат мысли? Конечно, контроль подразумевает принудительное воздействие воли поработить, подавить, доминировать, создать сопротивление против того, что нежелательно. В этом целостном процессе присутствует обширное и печальное противоречие, верно? Может ли что-либо хорошее получиться из противоречия?
Концентрация при медитации – это форма эгоцентричного усовершенствования, она подчеркивает действие в пределах границ «я», эго, «меня». Концентрация – это процесс сужения мысли. Ребенок поглощен своей игрушкой. Игрушка, образ, символ, слово приковывает беспокойное блуждание ума, и такое поглощение называется концентрацией. Ум занят образом, объектом, внешним или внутренним. Тогда становятся важными образ или объект, а не понимание самого ума. Концентрация на чем-то сравнительно легка. Игрушка действительно поглощает ум, но она не освобождает ум для того, чтобы исследовать, обнаруживать то, что есть, если имеется что-нибудь за пределами его собственных границ.
«То, что вы говорите, настолько отличается от того, что мы читаем или чему нас учили, но все же это кажется истинным, и я начинаю понимать значение контроля. Но как ум может быть свободен без дисциплины?»
Подавление и соответствие – это не шаги, ведущие к свободе. Первый шаг к свободе – это понимание неволи. Дисциплина действительно формирует поведение и лепит мысль согласно желаемому образцу, но без понимания желания простой контроль или дисциплина извращает мысль. Тогда как когда имеется осознание путей желания, это осознание вносит ясность и порядок. В конце концов, сэр, концентрация – это путь желания. Человек бизнеса сконцентрирован, потому что он хочет накопить богатство или получить власть, а когда кто-то другой концентрируется в медитации, он также бежит за достижениями, наградой. Оба страстно стремятся к успеху, что придает уверенность в себе и чувство безопасности. Это так, верно?
«Я слушаю то, что вы объясняете, сэр».
Одно лишь словесное понимание, которое является разумным схватыванием того, что слышится, имеет малую ценность, вы так не считаете? Фактор освобождения никогда не является простым словесным пониманием, а восприятием истинности или ошибочности вопроса. Если мы сможем понять значение концентрации и увидеть ложное как ложное, тогда возникает освобождение от желания достичь, испытать, стать кем-то. После этого приходит внимание, которое полностью отличается от концентрации. Концентрация подразумевает двойной процесс, выбор, усилие, так ведь? Существует тот, кто прикладывает усилия, и цель, ради которой усилие сделано. Так что концентрация усиливает «я», эго как прилагающего усилия, завоевателя, добродетельного человека. Но при внимании эта двойная деятельность отсутствует, отсутствует и переживающий, тот, кто собирает, накапливает и повторяет. В этом состоянии внимания конфликт достижения и страх неудачи прекращается.
«Но, к сожалению, не все из нас одарены этой силой внимания».
Это не дар, это не награда, не вещь, которую можно купить за дисциплину, практику и тому подобное. Оно возникает с пониманием желания, что является самопознанием. Это состояние внимания является добром, отсутствием «я».
«Неужели все мои усилия и дисциплина многих лет потрачены совсем впустую и не имеют вообще никакой ценности? Даже когда я задаю этот вопрос, я начинаю видеть суть вопроса. Я теперь понимаю, что в течение более чем двадцати лет я шел путем, который неизбежно вел к созданной мной самим же тюрьме, в которой я жил, переживал и страдал. Рыдать над прошлым – это поблажка себе, и нужно снова начать с другим настроем. Но как насчет всех видений и переживаний? Они также ложны и ничего не стоящи?»
Разве ум, сэр, это не обширный склад всех опытов, видения и мыслей человека? Ум – это результат многих тысяч лет традиции и опыта. Он способен на фантастические изобретения, от самого простого до наиболее сложного. Он способен на необычайные заблуждения и к обширному восприятию. Опыт и надежды, неприятности, радости и накопленные знания, как коллективные, так и индивидуальные, – все находятся там, хранящееся далеко в глубинных слоях сознания, и можно вновь переживать унаследованные или приобретенные опыт, видение и так далее. Нам говорят о каких-то наркотиках, которые могут дать ясность, видение глубин и высот, которые могут освободить ум от его суетности, дав ему великую энергию и понимание. Но должен ли ум путешествовать через все эти темные и скрытые проходы, чтобы прийти к свету? И, когда через любое из этих средств он действительно приходит к свету, является ли это светом вечности? Или же это свет известного, узнанного, явление, рожденное поиском, борьбой, надеждой? Нужно ли пройти через этот утомительный процесс, чтобы найти то, что неизмеримо?
Так как вы имели эти способности, опыты, что вы на это скажите, сэр?
«Пока они продолжались, я, естественно думал, что они были важны и имели значение. Они давали мне удовлетворяющее ощущение власти, некое счастье в удовлетворении от достижения. Когда появляются различные способности, они придают огромную уверенность в себе, чувство самообладания, в котором присутствует переполняющая гордость. Теперь, после разговора обо всем этом, я нисколько не уверен, что эти видения и тому подобное имеют для меня такое большое значение, какое они когда-то имели. Они, кажется, отступают в свете моего собственного понимания».
Нужно ли проходить через все эти переживания? Действительно ли они необходимы, чтобы открыть дверь в вечность? Нельзя ли их обойти? В конце концов, что является необходимым, так это самопознание, которое вызывает спокойствие ума. Спокойный ум – это не продукт воли, дисциплины, различных методик порабощения желания. Все эти методики и дисциплины только усиливают «я», а достоинство в таком случае – это еще один камень, на котором «я» может строить дом из важности и респектабельности. Ум должен быть опустошен от известного для того, чтобы было непостижимое. Без понимания путей «я» добродетель начинает одевать себя в одежду важности. Движение «я» с его волей и желанием, его поиском и накоплением должно полностью прекратиться. Тогда только может возникнуть бесконечное. Его нельзя заманить. Ум, который стремится заполучить реальное с помощью различных методик, дисциплин, с помощью молитв и жизненной позиции, может только получить его собственные удовлетворяющие проекции, но они не реальны.
«Я сейчас чувствую, что после этих многих лет аскетизма, дисциплины и самоумерщвления что мой ум удерживается в тюрьме его собственноручного создания и что стены этой тюрьмы должны быть разрушены. Как же к этому приступить?»
Самого осознания, что они должны исчезнуть, достаточно. Любая попытка сломать их приводит в движение желание достичь, извлечь пользу и таким образом порождает конфликт противоположностей, переживающего и переживаемого, ищущего и искомого. Видеть ложное как ложное – этого само по себе достаточно, поскольку само это восприятие освобождает ум от ложного.
Существует ли глубокое размышление?
Далеко за пальмами было море, беспокойное и жестокое. Оно никогда не было спокойным, а всегда неровным из-за волн и сильных течений. В тишине ночи его плеск можно было бы услышать на некоторое расстояние на суше, и в том мощном зове таилось предупреждение, угроза. Но среди пальм были глубокие тени и спокойствие. Было полнолуние, и было почти как днем, без жары и яркого света, и свет на тех развивающихся пальмах был мягок и прекрасен. Красота не была только из-за лунного света на пальмах, но также и из-за теней, из-за гладких стволов, из-за искрящихся вод и богатой земли. Земля, небо, человек, идущий мимо, квакающие лягушки и отдаленный свист поезда – все это было единым живым существом, неизмеримым для ума.
Ум – это удивительный инструмент, нет другого такого искусственного созданного механизма, столь же сложного, утонченного и с такими же бесконечными возможностями. Мы только осознаем поверхностные уровни ума, если вообще осознаем, и довольны, что живем и ведем наше существование на его внешней поверхности. Мы принимаем размышление как деятельность ума: размышление генерала, который планирует массовое убийство, хитрого политика, ученого профессора, плотника. А есть ли глубокое размышление? Не всякое ли размышление – это поверхностная деятельность ума? В мыслях является ли мнение глубоким? Может ли ум, который собран воедино, который является результатом времени, памяти, опыта, осознать что-то, что не принадлежит ему? Ум всегда ищет, стремится к чему-то за пределами его собственной замкнутой в себе деятельности, но центр, от которого он исходит, вечно остается неизменным.
Ум – это не просто поверхностная деятельность, но также и скрытые движения многих столетий. Эти движения изменяют или управляют внешней деятельностью, так что ум развивает его собственный конфликт дуальности. Нет целого, всеобъемлющего ума, он разбит на многие части, одна в оппозиции по отношению к другой. Ум, который стремится объединить, координировать себя, не может устроить мир среди его многочисленных разрушенных частей. Ум, который сделали целым с помощью мысли, знания, опыта, является все еще результатом времени и печали, даже собранный воедино он все еще является предметом, состоящим из деталей.
Мы неправильно подходим к этой проблеме интеграции. Часть никогда не сможет стать целым. Через часть целое не может быть осознано, но мы не понимаем этого. То, что мы действительно понимаем, – это какое-то увеличение части, чтобы содержать в себе многие части, но соединение многих частей не приводит к интеграции, не имеет большого значения и гармония между различными частями. То, что имеет значение, это не гармония или интеграция, поскольку это можно привить заботой и вниманием, правильным образованием. Но что действительно имеет наивысшую важность так это позволить возникнуть неизвестному. Известное никогда не сможет получить неизвестное. Ум непрерывно стремится жить счастливо в луже созданной им же самим интеграции, но это не вызовет творческий потенциал неизвестного. По существу, самосовершенствование – это всего лишь посредственность. Самосовершенствование через достоинство, через отождествление со способностями, через любую форму активной или пассивной безопасности, является процессом замыкания в себе, каким бы он ни был широким. Амбиция порождает посредственность, так как амбиции – это полное удовлетворение «я» через действие, через группу, через идею. «Я» – это центр всего, что известно, это прошлое, двигающееся через настоящее к будущему, и всякая деятельность в сфере известного приводит к мелочности ума. Ум никогда не может быть великим, поскольку то, что является великим, неизмеримо. Известное можно сравнить, и все действия известного могут только приносить печаль.
Необъятность
Долина расстелилась далеко внизу и была полна той деятельности, как и большинство долин. Солнце только садилось за отдаленными горами, и тени были темными и длинными. Это был тихий вечер, с ветерком, дующим с моря. Апельсиновые деревья, ряд за рядом, казались почти черными, и на длинной прямой дороге, которая пробегала по долине, появлялись случайные вспышки, когда движущиеся автомобили ловили на себе свет садящегося солнца. Это был вечер, полный очарования и умиротворения.
Ум, казалось, охватывал обширное пространство и бесконечное расстояние, или даже, скорее, казалось, что ум расширялся, не имея окончания, а позади и за пределами ума было кое-что, что содержало в нем все вещи. Ум неопределенно боролся, чтобы узнать и припомнить то, что не принадлежало ему самому, так что он прекратил свою обычную деятельность. Он не мог уловить то, что не было свойственно его собственной природе, но в настоящий момент все вещи, включая ум, были окутаны той необъятностью. Вечер темнел, и отдаленный лай собак никоим образом не нарушал то, что вне всякого сознания. Об этом нельзя думать и поэтому переживать умом.
Но тогда что же это, что почувствовало и осознает кое-что совершенно отличное от проекций ума? Кто же это, кто переживает это? Очевидно это не ум каждодневных воспоминаний, ответов и побуждений. Есть ли другой ум или же есть часть ума, которая бездействует, чтобы быть пробужденной только тем, что выше и вне всякого ума? Если это так, то в пределах ума всегда есть то, что вне всякой мысли и времени. И все же этого не может быть, поскольку это всего лишь мысль размышления и поэтому еще одно из многих изобретений ума.
Раз эта необъятность не рождена процессом мышления, тогда что же это, что осознает ее? Ум ли как переживающий осознает ее или же та необъятность осознает себя, потому что вообще нет никакого переживающего? Не было никакого переживающего и когда это случалось при спуске с горы, все же осознание ума полностью отличалось по типу так же, как по степени, от того, что неизмеримо. Ум не функционировал, он был внимателен и пассивен, и хотя осознавал о ветре, играющем среди листьев, в его пределах не было никакого движения. Не было наблюдателя, который измерял наблюдаемое. Было только это, и это осознало себя без измерения. Для него не было никакого начала и никакого слова.
Ум осознает, что не может уловить с помощью опыта и слова то, что вечно неизменно, бесконечное и неизмеримое.