Реформа, революция и поиск Бога
Река тем утром была серой, подобно литому свинцу. Солнце поднялось из-за спящего леса, большое, с горящим сиянием, но облака прямо над горизонтом вскоре его спрятали, и целый день солнце и облака воевали друг с другом до окончательной победы. Обычно на реке были рыбаки в своих лодках, походивших по форме на гондолы. Но тем утром их не было, и река была одинока. Вздутый труп какого-то крупного животного проплыл мимо, и на нем сидело несколько стервятников, визжа и разрывая плоть. Другим хотелось заполучить их долю, но они были отброшены огромными, махающими крыльями, это продолжалось до тех пор, пока те, кто уже сидел на трупе, не наелись досыта. Вороны, неистово каркая, пробовали втиснуться между большими, более неуклюжими птицами, но у них не было ни малейшего шанса. За исключением этого шума и порхания вокруг трупа, широкая, изгибающаяся река была мирной. Деревня на другом берегу бодрствовала в течение часа или двух. Сельские жители кричали друг другу, и их сильные голоса разносились над рекой. В этих криках было что-то приятное, они были теплыми и дружественными. Голос доносился через реку, раскатываясь в чистом воздухе, и другой отвечал ему откуда-то сверху по течению или с противоположного берега. Ничего, казалось, не нарушало тишину утра, в которой было ощущение великого, прочного умиротворения.
Автомобиль шел по неровной, заброшенной дороге, поднимая облако пыли, которая садилась на деревьях и на немногочисленных сельчанах, которые проделывали путь из грязного, разросшегося города. Школьники тоже пользовались той дорогой, но они, казалось, не возражали против пыли, они были поглощены смехом и игрой. При въезде на главную дорогу автомобиль проехал через город, пересек железную дорогу и скоро снова оказался на открытой местности. Здесь было очень красиво. На зеленых полях и под огромными, старыми деревьями паслись коровы и козы. Поездка через город, с его грязью и нищетой, казалось, забрала красоту земли, но теперь она снова вернулась, и вы были удивлены увидев совершенство земли и земных творений. Верблюды, большие и хорошо откормленные переносили связки с джутом. Они никогда не спешили, сохраняли устойчивую походку, прямо держа свои головы. На вершине каждой связки сидел человек, понукая неуклюжее животное идти вперед. Вы были удивлены кода увидели на дороге двух огромных, медленно покачивающихся слонов, покрытых красной тканью вышитой золотом, а их бивни были украшены серебряными лентами.
Их вели на какое-то религиозное мероприятие, и одеты они были как раз для этого случая. Слонов остановили, и состоялся какой-то разговор. Огромная масса возвышалась над вами, но они были добрыми, и вся вражда и гнев улетучивались. Вы гладили их грубую кожу, кончик хобота коснулся вашей ладони, мягко, с любопытством, и отодвинулся. Человек закричал, чтобы заставить их снова идти, и земля, казалось, задвигалась вместе с ними. Мимо прошла тощая, изнуренная лошадь, запряженная в двухколесную повозку. У нее не было верха, и она везла мертвое тело человека, обернутое в белую ткань. Тело было крепко привязано к полу тележки, не имеющей пружин и, когда лошадь неслась по неровной дороге, то извозчика и труп трясло с неимоверной силой.
Самолет с севера прибыл, и пассажиры выходили, чтобы сделать получасовой отдых перед новым взлетом. Трое из них были политическими деятелями, и, судя по их виду, были очень важными людьми, – члены кабинета министров. Они спустились по цементной дорожке подобно судну, проходящему через узкий канал, всесильные и в целом выше общего стада. Другие пассажиры заняли несколько мест позади них. Каждый знал, кем они были, если кто-то не знал, ему рассказывали, и толпа утихла, наблюдая больших людей в их славе. Но земля была все еще зеленой, лаяла собака, и на горизонте были заснеженные горы. Удивительный для созерцания вид.
Маленькая группа собралась в большой, голой комнате, говорили только четверо из них, и так или иначе эти четверо, казалось, говорила за всех. Это не было заранее спланированное событие, это случилось вполне естественно, и все были очевидно довольны. Один из этих четырех, большой человек с уверенным видом, был склонен к быстрым и легким утверждениям. Второй был не настолько физически большим, но имел острый взгляд и определенную легкость поведения. Двое других были поменьше, и все они, должно быть, были начитаны, и слова легко слетали с их губ. Им было где-то за сорок, и они повидали кое-что в жизни, занимаясь различными вещами, которыми они интересовались.
«Я хочу поговорить о расстройстве, – сказал большой человек. – Это проклятие моего поколения. Все мы, кажется, так или иначе, расстроены, и некоторые из нас становятся ожесточенными и циничными, всегда критикуя других и сгорая от нетерпения сокрушить их. Тысячи были ликвидированы в политических репрессиях, но мы должны помнить, что можем также убивать других словом и жестом. Лично я не циничен, хотя отдал большую часть своей жизни социальной работе и усовершенствованию общества. Подобно многим другим людям, я немного увлекался коммунизмом и ничего в нем не нашел, если это и есть в нем что-то, так это регрессирующее движение, и, конечно, не имеет будущего. Я был в правительстве, и так или иначе это немного для меня значило. Я довольно много читал, но чтение не облегчает душу. И хотя я быстр в споре, мой интеллект говорит одно, а мое сердце – другое. Я воевал годы сам с собой, и казалось, что нет выхода из этого внутреннего конфликта. Я – сгусток противоречий, и внутри я медленно умираю… Я не хотел говорить обо всем этом, но так или иначе я говорю. Почему внутри мы умираем и увядаем? Это происходит не только со мной, но также и с великими земли этой».
Что вы подразумеваете под смертью, увяданием?
«Можно занимать ответственную должность, можно упорно трудиться и добраться до вершины, но внутри оставаться мертвым. Если бы вы сказали так называемым великим среди нас, тем, чьи имена появляются каждый день в газетных сообщениях об их действиях и высказываниях, что они являются, по существу, тупыми и глупыми, они были бы напуганы. Но, как и остальная часть, они также увядают, портятся внутри. Почему? Мы ведем моральную, подобающую жизнь, все же в глазах нет огня. Некоторые из нас показывают это внешне, по крайней мере я не думаю так, и все же наша внутренняя жизнь угасает. Знаем ли мы это или нет, и живем ли мы в министерских зданиях или в голых комнатах преданных рабочих, духовно мы стоим одной ногой в могиле. Почему?»
Может быть это от того, что мы задыхаемся из-за нашего тщеславия, гордости из-за успеха и достижения, всего того, что имеет большую ценность для ума? Когда ум отягощен тем, что он накопил, сердце увядает. Разве это не очень странно, что каждый хочет взобраться по лестнице успеха и признания?
«Мы воспитаны на этом, и я предполагаю, что пока восходишь по лестнице или сидишь наверху, расстройство неизбежно. Но как преодолеть это чувство расстройства?»
Очень просто: не поднимайтесь. Если вы видите лестницу и знаете, куда она ведет, если вы понимаете более глубокие значения и не ставите ногу даже на ее первую ступеньку, вы никогда не будете расстроены.
«Но я не могу просто сидеть, не двигаясь, и деградировать!»
Вы сейчас деградируете, посреди вашей непрерывной деятельности.
Если, подобно самодисциплинированному отшельнику, вы просто будете сидеть, не двигаясь, в это время внутренне сгорая от желаний, от всех страхов из-за амбиции и зависти, вы продолжите увядать. Разве это не истинно, сэр, этот распад приходит с респектабельностью? Это не означает, что нужно стать неуважаемым. Но вы ведь очень добродетельны, не так ли?
«Я пробую быть таким».
Добродетель общества ведет к смерти. Ощущать добродетельность означает умирать достойно. Внешне и внутренне вы приспосабливаетесь к правилам социальной этики, не так ли?
«Если бы большинство из нас не делало так, рухнула бы целая структура общества. Вы проповедуете моральную анархию?»
Разве? Социальная этика – это простая респектабельность. Амбиция, жадность, тщеславие достижения и признания, зверство власти, положение, убийство во имя идеологии или страны – все это этика общества.
«Тем не менее, наши социальные и религиозные лидеры действительно проповедуют против некоторых из этих вещей, по крайней мере».
Факт – это одно, а проповедование – это другое. Убивать ради идеологии или страны очень достойно, и убийца, генерал, который организовывает массовое убийство, высоко ценится и награждается. Человек власти занимает важное место на земле. Проповедующий и те, кому проповедуют, находятся в одной лодке, верно?
«Мы все находимся в одной лодке, – вставил второй, – и мы боремся за то, чтобы что-то с этим сделать».
Если вы видите, что лодка имеет много дыр и быстро тонет, разве вы не выпрыгнете?
«Лодка не такая уж плохая. Мы должны починить ее, и каждый должен приложить руку. Если каждый сделает это, лодка останется на плаву на реке жизни».
Вы социальный работник, верно?
«Да, сэр, так, и я имел честь быть близким помощником некоторых из наших самых великих реформаторов. Я полагаю, что реформа, а не революция, является единственным выходом из этого хаоса. Посмотрите, к чему привела русская революция! Нет, сэр, по-настоящему великие люди всегда были реформаторами».
Что вы подразумеваете под реформой?
«Реформировать – значит постепенно улучшать социальные и экономические условия людей благодаря различным программам, которые мы разработали. Это должно уменьшить бедность, избавить от суеверия, от классовых разногласий и так далее».
Такая реформа всегда происходит в пределах существующих социальных рамок. Наверху может оказаться другая группа людей, может вступить в силу новое законодательство, может произойти национализация некоторых отраслей промышленности и все остальное по части этого. Но все это – всегда в пределах существующей структуры общества. И это то, что называется реформой, не так ли?
«Если вы возражаете против этого, тогда вы можете только защищать революцию. Но все мы знаем, что великая революция после Первой мировой войны с тех самых пор проявила себя как регрессирующее движение, как заметил мой друг, виновная во всяких ужасах и подавлениях. В промышленном отношении коммунисты могут продвигаться, они могут равняться или превосходить другие нации, но не хлебом единым живет человек, и мы, конечно же, не хотим следовать по тому образцу».
Революция в пределах определенных рамок, в пределах структуры общества вообще не революция. Она может быть прогрессивной или регрессирующей, но как реформа, она – это только видоизмененное продолжение того, что было. Какой бы реформа ни была хорошей и необходимой, она может только произвести поверхностное изменение, которое снова потребует дальнейшей реформы. Нет конца этому процессу, потому что общество вечно разлагается в пределах рамок его собственного существования.
«Вы тогда придерживаетесь мнения, сэр, что всякая реформа, пусть даже выгодная, – это ничто иное как путаница и что реформа никоим образом не может привести к полному преобразованию общества?»
Полное преобразование никогда не сможет произойти в пределах рамок общества, будь то общество тираническим или так называемым демократическим.
«Разве демократическое общество не более важное и разумное, чем полицейское или тираническое государство?»
Конечно.
«Тогда, что вы подразумеваете под рамками общества?»
Рамки общества – это человеческие взаимоотношения, основанные на амбициях, на зависти, на личном или коллективном желании власти, на иерархическом отношении, на идеологиях, догмах, вере. Такое общество обычно может и действительно призывает верить в любовь, в доброту, но оно всегда готово идти воевать, убивать. В пределах этих рамок изменение – это вовсе не изменение, каким бы революционным оно ни казалось. Когда пациент нуждается в неотложной операции, глупо просто облегчать симптомы.
«Но кто должен быть хирургом?»
Вы должны сами себя оперировать, а не полагаться на другого, каким бы хорошим специалистом вы его ни считали. Вам нужно выйти из рамок общества, рамок жадности, алчности, противоречия.
«Повлияет мой выход из рамок на общество?»
Сначала выйдите из них и посмотрите, что случится. Оставаться в пределах рамок и спрашивать, что случится, если вы выйдите из них, это форма побега, извращенное и бесполезное любопытство.
«В отличие от этих двух господ, – сказал третий мягким, приятным голосом, – я не знаю ни одного из выдающихся людей. В целом я вращаюсь в другом кругу. Я никогда не думал о том, чтобы стать знаменитым, а оставался на заднем плане, анонимно делая мою работу. Я отказался от своей жены и детей, отбросил радости дома и полностью посвятил себя работе по освобождению нашей страны. Все это я делал совершенно искренне и с большим усердием. Я не искал власть для себя самого, я только хотел, чтобы наша страна была свободной, чтобы развилась до святой нации, чтобы вновь имела славу и благосклонность, какой была Индия. Но я видел все, что происходило, я наблюдал тщеславие, помпезность, коррупцию, фаворитизм и слышал лицемерие различных политических деятелей, включая лидеров партии, к которой я принадлежал. Я не жертвовал своей жизнью, своими удовольствиями, своей женой, своими деньгами, чтобы коррумпированные люди могли управлять землей. Я сторонился власти только для блага страны, чтобы увидеть, как эти амбициозные политики занимают должности во власти. Я теперь осознаю, что потратил впустую лучшие годы моей жизни, и мне хочется совершить самоубийство».
Другие молчали, потрясенные тем, что было сказано, поскольку они были все политиками и фактически, и в душе.
Сэр, большинство людей действительно скручивает свои жизни в запутанный узел и, возможно, обнаруживает это слишком поздно или вообще никогда. Если они достигают положения и власти, они наносят вред во имя страны, становятся интриганами во имя мира или Бога. Тщеславие и амбиция царствуют всюду на земле, с различными степенями варварства и жестокости. Политическая деятельность обеспокоена только очень малой частью жизни, она имеет свою важность, но когда она узурпирует целую сферу существования, как делает сейчас, она становится чудовищной, развращая мысль и действие. Мы прославляем и уважаем человека у власти, лидера, потому что в нас есть та же самая жажда власти и положения, то же самое желание управлять и диктовать. Именно каждый индивидуум порождает лидера, именно из-за замешательства каждого человека, зависти, амбиции создается лидер, и следовать за лидером означает следовать за собственными требованиями, побуждениями и расстройствами. Лидер и последователь оба ответственны за горе и смятение человечества.
«Я признаю истинность того, что вы говорите, хотя для меня трудно подтвердить это. И теперь, после стольких лет, я действительно не знаю, что делать. Я плакал слезами своей души, но что проку от этого? Я не могу переделать то, что сделано. Я вдохновлял тысячи словом и действием. Многие из них подобны мне, хотя не в таком чрезвычайно тяжелом положении. Они сменили лояльность от одного лидера к другому, от одной партии к другой, от одного набора слов-уловок к другому. Но я вышел из этого всего, и близко не хочу подходить к какому-то из лидеров снова. Я напрасно боролся все эти годы, сад, который я так тщательно выращивал, превратился в глыбы и камни. Моя жена мертва, и у меня нет товарища. Теперь-то я вижу, что следовал за искусственными богами: государством, властью, лидерами и скрытым тщеславием из-за собственной важности. Я был слеп и глуп».
Но если вы действительно чувствуете, что все, ради чего вы работали, глупо и тщетно, что это только ведет к дальнейшему страданию, тогда уже есть начало ясности. Когда вашим намерением было идти на север, а вы обнаружили, что на самом деле двигались на юг, само это открытие – это уже поворот на север. Не так ли?
«Не все так просто. Я вижу теперь, что путь, которым я следовал, ведет лишь к страданию и разрушению человечества. Но я не знаю другого пути, по которому следовать».
Нет никакого пути к тому, что является вне всех путей, которые создал и протоптал человек. Чтобы найти эту непройденную реальность, вы должны увидеть истину в ложном, или ложное как ложное. Если вы чувствуете, что путь, которым вы шагали, ложный, не в сравнении с чем-то еще, не через суждение из-за разочарования, не через оценку социальной морали, а ложное само по себе, тогда само это восприятие ложного является пониманием истинного. Вы не должны следовать истинному: истинное освобождает вас от ложного.
«Но я все еще чувствую желание самоубийства и покончить со всем этим».
Желание покончить со всем этим – это результат горечи, глубокого расстройства. Если путь, которым вы следовали, даже при том, что он по сути совершенно ложный, привел к тому, что вы считали целью, если бы, одним словом, вы были успешны, не было бы никакого чувства расстройства, горького разочарования. Пока вы не встретились с этим последним расстройством, вы никогда не подвергали сомнению то, что вы делали, вы никогда не задавались вопросом, чтобы выяснить, было ли это истинным или ложным по сути. Если бы вы задались вопросом, все было бы совсем по-другому. Вас смыло (унесло) потоком самоудовлетворения, и теперь он оставил вас изолированным, разбитым, разочарованным.
«Думаю, я понимаю, что вы имеете в виду. Вы говорите, что любая форма самоудовлетворения, будь то в государственных делах, в добрых делах, в некой утопической мечте, неизбежно ведет к расстройству, к этому бесплодному состоянию ума. Теперь-то я совершенно ясно это осознаю».
Буйно расцветшая в уме доброта, что совсем отличается от того, чтобы быть «добрым», чтобы достичь цели или стать кем-то, сама по себе есть правильное действие. Любовь – это само по себе действие, сама по себе вечность.
«Хотя это поздно, – сказал четвертый, – можно спросить, поможет ли вера в Бога найти Его?»
Чтобы найти истину или Бога, не должно быть ни веры, ни неверия. Верующий такой же, как неверующий, ни один не найдет истину, потому что их мысли сформированы образованием, окружающей средой, культурой и собственными надеждами и страхами, радостями и печалями. Ум, который не свободен от всех этих условных влияний, никогда не сможет найти истину, что бы он ни делал.
«Тогда искать Бога не важно?»
Как может ум, который напуган, завистлив, алчен, обнаружить то, что вне его самого? Он найдет только его собственные проекции, образы, верования и умозаключения, на которые он ловится. Чтобы выяснить, что истинно или что ложно, ум должен быть свободен. Поиск Бога без понимания себя имеет очень малое значения. Поиск с поводом – это не поиск вообще.
«А может ли когда-либо быть поиск без повода?»
Когда имеется повод для поиска, цель поиска уже известна. Будучи несчастным, вы ищете счастье, поэтому вы прекратили искать, так как вы думаете, что уже знаете, каково счастье.
«Тогда неужели поиск – это иллюзия?»
Одна среди многих. Когда ум не имеет никакого повода, когда он свободен, и им не помыкает какое-либо желание, когда он полностью спокоен, тогда истина есть. Вам не нужно искать ее, вы не можете преследовать ее или заманить ее. Она должна прийти.
Шумный ребенок и тихий ум
Тучи весь день набегали через широкий проем в горах, собираясь в кучи напротив западных холмов, они оставались над долиной темными и угрожающими, и к вечеру будет, вероятно, дождь. Красная земля была суха, но деревья и дикие кустарники были зелены, поскольку дождь шел несколько недель назад. Много маленьких потоков блуждали через долину, но им никогда не достичь моря, поскольку люди использовали воду, чтобы орошать рисовые поля. Некоторые из этих полей обрабатывались и находились под водой, готовые к посадке, но большинство из них были уже зелеными с подрастающим рисом. Та зелень был невероятной, это не была зелень с хорошо увлажненных склонов гор или зелень с ухоженных лужаек, ни зелень весны, ни зелень побегов среди старших листьев апельсинового дерева. Это была совершенно другая зелень, это была зелень Нила, оливок, ярь-медянок, это была смесь всего этого и больше. В ней было прикосновение чего-то искусственного, химического, и утром, когда солнце только поднималось над восточным холмом, та зелень обретала великолепие и сочность старейших уголков земли. Было трудно поверить, что такая зелень могла существовать в этой долине, известной немногим, где жили только крестьяне. Для них это было ежедневное зрелище, тем, ради чего они трудились по колено в воде, и эти поля были невероятного зеленого цвета. Дождь помог бы, и темные тучи сдержали обещание.
Всюду была темнота из-за наступающей ночи и низко висящих облаков. Но единственный луч садящегося солнца касался гладкой стороны большой скалы на холмах к востоку, и она выступала посреди сгущающегося мрака. Группа крестьян прошла мимо, громко разговаривая и ведя перед собой рогатый скот. Коза отбилась от стада, и маленький мальчик делал какие-то звуки, чтобы позвать ее. Она не обращала внимания, поэтому он побежал за ней, сердито бросая камни, пока, наконец, она не возвратилась в стадо. Теперь было довольно темно, но вы все еще могли видеть край дорожки и белый цветок на кустарнике. Откуда-то поблизости кричала сова, и другая отвечала ей через долину. Глубокий тон их криков вибрировал внутри вас, и вы останавливались, чтобы послушать. Упало несколько капель дождя. Через время начался настоящий дождь, и появился приятный запах дождя на сухой земле.
Это была чистая, приятная комната с красной циновкой на полу. В ней не было цветов, но в них не было никакой потребности. Снаружи была зеленая земля, в синем небе плыло единственное облако, и пела птица.
Их было трое, женщина и двое мужчин. Один из мужчин спустился с высоких гор, где проводил жизнь в одиночестве и созерцании. Двое других были учителями в школе в одном из близлежащих городов. Они приехали на автобусе, так как на велосипеде это слишком далеко. Автобус был переполнен, и дорога была плохая, но это стоило того, сказали они, поскольку им надо было поговорить о некоторых вещах. Они были весьма молоды и сказали, что скоро поженятся. Они объяснили, как нелепо мало им платили, и сказали, что будет трудно сводить концы с концами, потому что цены росли. Но они казались довольными и счастливыми, и были в восторге от своей работы. Человек с гор больше слушал и молчал.
«Среди многих других проблем, – начала леди-учительница, – одной – является шум. В школе для малышей так много шума, что время от времени это становится почти невыносимым. Едва можно слышать свою речь. Конечно, можно наказывать их, заставляя замолчать, но для них: кричать и выпускать пар кажется настолько естественным».
«Но вам приходится запрещать шуметь в некоторых местах типа классной комнаты и обеденного зала, иначе жизнь станет невозможной, – ответил другой учитель. – Вы не можете позволять кричать и болтать целый день, должны быть периоды, когда всякий шум прекращается. Детей нужно учить, что в этом мире они не одни. Считаться с другими столь же важно, как учить арифметику. Я согласен, что не имеет смысла просто заставлять их сохранять спокойствие через угрозу наказания, но, с другой стороны, разумная беседа с ними, кажется, не прекращает их постоянные вопли».
«Шумиха – это часть жизни в этом возрасте, – продолжила его подруга, – и молчание неестественно для них. Но быть тихим – это также часть существования, и, хотя, кажется, их это совершенно не волнует, мы должны так или иначе помогать им быть тихими, когда требуется тишина. При молчании каждый слышит и видит больше, именно поэтому для них важно знать молчание».
«Я согласен, что они должны быть тихими в определенные моменты, – сказал другой учитель, – но как нам научить их быть тихими? Было бы абсурдно видеть ряды детей, вынужденных сидеть в тишине, это было бы совершенно неестественно, совершенно не по-человечески».
Возможно, мы сможем приблизиться к проблеме по-другому. Когда вас раздражает шум? Собака начинает лаять ночью, она вас будит, и вы можете или не можете что-то с этим сделать. Но только если есть сопротивление шуму, он становится утомительным, болью, раздражителем.
«Он больше, чем раздражитель, когда он продолжается целый день, – выразил протест учитель. – Он действует на нервы, пока вам не захочется тоже закричать».
Позвольте предложить, давайте на время отложим в сторону детский шум и рассмотрим сам шум и его воздействие на каждого из нас. Если необходимо, мы рассмотрим детей и их шум позже.
Ну а теперь, когда вы осознаете шум в тревожащем смысле? Конечно, только когда вы сопротивляетесь ему, а вы сопротивляетесь ему только тогда, когда он неприятен.
«Это так, – признал он. – Я приветствую приятные звуки музыки, но ужасные вопли детей я не принимаю».
Это сопротивление шуму увеличивает беспокойство, которое он причиняет. И это то, что мы делаем в нашей повседневной жизни: сохраняя красивое, мы отклоняем уродливое, сопротивляясь злу, мы культивируем добро, сторонясь ненависти, мы думаем о любви и так далее. Внутри нас всегда есть это внутреннее противоречие, этот конфликт противоположностей, и такой конфликт ведет в никуда. Не так ли?
«Внутреннее противоречие не очень-то приятное состояние, – ответила леди. – Мне все это хорошо знакомо, и я предполагаю, что это к тому же весьма бесполезно».
Быть только частично чувствительным означает быть парализованным. Быть открытым для красоты и сопротивляться уродству означает не иметь никакой чувствительности, приветствовать тишину и отклонять шум означает не быть целым. Быть чувствительным означает осознавать и тишину, и шум, не преследуя одно, не сопротивляясь другому. Это значит быть без внутреннего противоречия, быть целым.
«Но каким образом это помогает детям?» – спросил мужчина-учитель.
Когда дети молчат?
«Когда они заинтересованы, увлечены чем-то. Тогда наступает полнейшее спокойствие».
«И не только тогда они молчат, – быстро добавила его коллега. – Когда вы по-настоящему внутри себя спокойны, дети каким-то образом улавливают это чувство, и они также становятся тихими; они смотрят на вас с благоговейным трепетом, задаваясь вопросом, что произошло. Разве ты не заметил этого?»
«Конечно, заметил», – ответил он.
Итак, это может быть ответом. Но мы так редко спокойны, хотя мы можем не говорить, ум продолжает болтать, вести молчаливую беседу, споря сам с собой, воображая, вспоминая прошлое или размышляя о будущем. Он неугомонный, шумный, всегда борющийся с чем-то, разве не так?
«Я никогда не думал об этом», – сказал мужчина-учитель. – В том внутреннем смысле ум, конечно, такой же шумный, как и сами дети».
Мы шумим еще и по-другому, так?
«Неужели? – спросила его подруга. – Когда?»
Когда мы эмоционально взволнованы: на политических митингах, за праздничным столом, когда мы сердиты, когда нам мешают и так далее.
«Да, да, это так, – согласилась она. – Когда я по-настоящему возбуждена, в игре и прочем, я действительно обнаруживаю, что кричу, внутренне, если же внешне. О господи, нет большого различия между нами и детьми, правда? И их шум, вероятно, гораздо более невинный, чем шум, который мы, взрослые, создаем».
Мы знаем, что такое молчание?
«Я молчу, когда я поглощен своей работой, – ответил мужчина-учитель. – Я не осознаю все, что происходит вокруг меня».
Так же как ребенок, когда он увлечен игрушкой, но разве это молчание?
«Нет, – вмешался одинокий человек с гор. – Молчание есть только тогда, когда вы имеете полный контроль над умом, когда вы владеете мыслью и ничто не отвлекает. Шум, который является болтовней ума, должен быть подавлен для того, чтобы ум был спокойным и тихим».
Является ли молчание (тишина) противоположностью шума? Подавление болтающего ума указывает на контроль в смысле сопротивления, это так? А разве молчание – это результат сопротивления, контроля? Если это так, то молчание ли это?
«Я не совсем понимаю, что вы имеете в виду, сэр. Как может быть тишина, если болтовня мнения не остановлена, а его отвлечения взяты под контроль? Ум похож на дикую лошадь, которую нужно приручить».
Как один из этих учителей сказал ранее, не имеет смысла вынуждать ребенка быть тихим. Если вы так делаете, он может молчать в течение нескольких минут, но скоро он снова начнет шуметь. И действительно ли ребенок молчит, когда вы вынуждаете его быть таким? Внешне он может сидеть, не двигаясь из-за страха или из-за надежды на похвалу, но внутри он кипит, выжидая шанса, что он возобновит шумную болтовню. Это ведь правда, верно?
«Но ум – это другое. Имеется высшая часть ума, которая должна доминировать и руководить более низшей».
Учитель может также расценивать себя как более высокое существо, которое должно вести или формировать ум ребенка. Сходство довольно очевидное, не так ли?
«Действительно это так, – сказала леди-учитель. – Но мы все еще не знаем, что нам делать с шумным ребенком».
Давайте не будет думать о том, что делать, пока мы полностью не поняли проблему. Этот джентльмен сказал, что ум отличается от ребенка. Но если вы понаблюдаете за ними обоими, то вы увидите, что они не очень уж и отличаются. Имеется большая связь между ребенком и умом. Подавление любого из них только имеет тенденцию увеличивать побуждение шуметь, болтать. Существует внутреннее построение напряженности, которая должна и обязательно найдет выход различными способами. Это подобно котлу, создающему клубы пара, он должен иметь выход или же он взорвется.
«Я не хочу спорить, – продолжал человек с гор, – но как уму остановить его шумную болтовню, если не с помощью контроля?»
Возможно, ум и может быть спокойным и иметь сверхъестественные переживания, спустя годы контроля, подавления, занятия системой йоги. Или же приемом современных наркотиков те же самые результаты могут иногда быть достигнуты быстро. Как бы вы их ни достигли, результаты зависят от метода, а метод, возможно, даже и наркотик, это путь сопротивления, подавления, верно? А теперь, является ли тишина подавлением шума?
«Да», – утверждал уединившийся человек.
Является ли любовь тогда подавлением ненависти?
«Это то, о чем мы обычно думаем, – вмешалась леди-учительница, – но когда смотришь на реальный факт, видишь нелепость такого образа мышления. Если тишина – это просто подавление шума, то она связана с шумом, и такая тишина, является „шумной“, это никакая не тишина».
«Я не совсем понимаю это, – сказал человек с гор. – Всем известно, что такое шум, и если мы устраним его, мы будем знать, что такое тишина».
Сэр, вместо того, чтобы рассуждать теоретически, давайте прямо сейчас проведем эксперимент. Давайте идти медленно и постепенно, шаг за шагом и посмотрим, можем ли непосредственно испытать и понять фактическое функционирование ума.
«Это было бы очень полезно».
Если я задам вам простой вопрос, например «Где вы живете?», ваш ответ будет немедленным, верно?
«Конечно».
Почему?
«Потому что я знаю ответ, он мне совершенно известен».
Таким образом, процесс размышления занял лишь секунду, он закончился через мгновение. Но более сложный вопрос требует более длинного времени для ответа. Есть некоторое промедление. Является ли это промедление молчанием?
«Я не знаю».
Промежуток времени существует между сложным вопросом и вашим ответом на него, потому что ваш ум изучает записи памяти, чтобы найти ответ. Этот промежуток времени не есть молчание, не так ли? В этом интервале происходит исследование, нащупывание, разыскивание. Это деятельность, движение в прошлое, но это не молчание.
«Я понимаю это. Любое движение ума, либо в прошлое, либо в будущее, очевидно, не является тишиной(молчание)».
А сейчас давайте пойдем немного далее. На вопрос, чей ответ вы не находите в записях памяти, каков ваш ответ?
«Я могу только сказать, что не знаю».
И какое тогда состояние у вашего ума?
«Это состояние нетерпеливой неопределенности», – сказала учительница.
В этой неопределенности вы ожидаете ответа, не так ли? Все же там происходит движение, ожидание в промежутке между двумя высказываниями, между вопросом и заключительным ответом. Это ожидание не есть тишина, не так ли?
«Я начинаю понимать, к чему вы клоните, – ответил уединившийся человек. – Я чувствую, что ни это ожидание ответа, ни исследование прошлого не является тишиной. Тогда что является тишиной?»
Если всякое движение ума есть шум, тогда является ли тишина противоположностью этого шума? Является ли любовь противоположностью ненависти? Или же тишина – это состояние, полностью не связанное с шумом, болтовней, ненавистью?
«Я не знаю».
Пожалуйста, подумайте над тем, что вы говорите. Когда вы говорите, что вы не знаете, каково состояние вашего ума?
«Боюсь, что я снова ожидаю ответа, ожидая, пока вы скажете мне, что такое тишина».
Другими словами, вы ожидаете устное описание тишины, и любое описание тишины должно быть связано с шумом, так что она – это часть шума, не так ли?
«Я действительно не понимаю, что это, сэр».
Вопрос запускает механизм памяти в движение, что является процессом размышления. Если вопрос очень знаком, механизм отвечает мгновенно. Если вопрос более сложен, механизму требуется длительное время, чтобы ответить. Он должен покопаться среди записей памяти, чтобы найти ответ. А когда задается вопрос, ответа на который нет в записях, механизм говорит: «Я не знаю». Конечно, этот целостный процесс – это механизм производства шума. Пусть даже внешне ум молчит, он все время находится в действии, не так ли?
«Да», – ответил он живо.
Ну а теперь, является ли тишина просто остановкой этого механизма? Или же тишина полностью независима от механизма, остановлен он или работает?
«Вы говорите, сэр, что любовь полностью независима от ненависти, присутствует ненависть или нет?» – спросила леди.
А разве это не так? В кружево ненависти никогда нельзя вплести любовь. Если это происходит, то это не любовь, это может иметь все проявления любви, но это не любовь, это что-то совсем иное. Это действительно важно понять.
Амбициозный человек никогда не сможет познать покой, амбиция должна прекратиться полностью, и только тогда будет успокоение. Когда политик говорит о мире, это просто лицемерие, так как быть политиком означает быть в душе амбициозным, жестоким.
Понимание, что истинно и что ложно, – это само по себе действие, и такое действие будет продуктивным, эффективным и «практичным». Но большинство из нас так подхвачены действием, выполнением и организацией чего-то или выполнением какого-нибудь плана, что осознавать, что истинно, а что ложно, кажется сложным и ненужным. Вот почему любое наше действие ведет к горечи и страданию.
Просто отсутствие ненависти – это не любовь. Обуздать ненависть, заставить ее успокоиться – это не любовь. Тишина не возникает в результате шума, это не реакция, чья причина – шум. Тишина – это состояние абсолютно вне пределов механизма ума, ум никак не может постичь ее, и попытки ума достичь тишины все-таки являются частью шума. Тишина никоим образом не связана с шумом. Шум должен полностью прекратиться, чтобы была тишина.
Когда в учителе есть тишина, она поможет детям быть тихими.
Там, где присутствует внимание, там есть реальность
Облака плыли перед холмами, скрывая их и горы. Дождь шел весь день, слегка моросил, что не вымывало землю, и в воздухе витал приятный запах жасмина и розы. Зерновые созревали в полях. Среди камней, где паслись козы, росли низкие кустарники, то и дело попадалось скрюченное старое дерево. Высоко на склоне был родник, и зимой, и летом струившийся водой, которая создавала приятный звук, когда бежала вниз по холму, мимо рощ, и исчезала среди открытых полей позади деревни. Маленький мост из высеченного камня строился сельскими жителями над ручьем под наблюдением местного инженера. Это был дружелюбный старик, и даже когда он был поблизости, работали неторопливо. Но в его отсутствие только один или двое продолжали работу, остальные, положив инструменты и корзины, садились и разговаривали.
По дорожке вдоль ручья шел крестьянин с дюжиной ослов. Они возвращались из близлежащего города с пустыми мешками. Ослы имели тонкие, изящные ноги и быстро неслись, делая паузу время от времени, чтобы пощипать зеленую траву по обочинам дорожки. Они шли домой, и не было необходимости понукать ими. Всюду вдоль дорожки попадались небольшие участки возделываемой земли, и нежный ветерок шевелил молодую кукурузу. В маленьком доме чистым голосом пела женщина, и от этого у вас на глазах наворачивались слезы, не из-за какого-то ностальгического воспоминания, а из-за явной красоты звучания. Вы сидели под деревом, и земля и небо входили в ваше бытие. Вне песни и красной земли была тишина, полная тишина, в которой вся жизнь находится в движении. Теперь среди деревьев и кустарников были светлячки, и в сгущающейся темноте они были яркими и хорошо видимыми, количество света, который они давали, было удивительным. На темной скале, мягкий, сияющий свет единственного светлячка содержал в себе свет мира.
Он был молод и очень серьезен, с ясным, острым взглядом. Хотя ему было уже за тридцать, он не был женат, но секс и брак не были серьезной проблемой, говорил он. Это был хорошо сложенный мужчина, в его жестах и походке была живость. Его не слишком увлекало чтение, но некоторые серьезные книги он читал и задумывался о многом. Работал в каком-то правительственном офисе, зарплатой был доволен. Ему нравились игры на открытом воздухе, особенно увлекался теннисом. Его не интересовало кино. Друзей было немного. Как правило, он медитировал утром и вечером примерно в течение часа. И, услышав предыдущий вечерний разговор, он решил прийти, чтобы обсудить значение и назначение медитации. Когда он был мальчишкой, он часто уходил с отцом в маленькую комнату, чтобы медитировать. Но мог заставить себя оставаться там примерно минут десять, его отец не возражал. В той комнате была единственная картина на стене, и ни один член семейства не входил в нее, кроме как с целью медитировать. Из-за того, что его отец не поощрял, не препятствовал ему в этом деле и никогда не говорил ему, как медитировать, или что это было такое, так или иначе, с тех пор, как он был мальчишкой, он полюбил медитировать. В то время, когда он учился в колледже, для него было трудно заниматься в регулярные часы. Но позже, как только он получил работу, он медитировал в течение часа каждое утро и каждый вечер, и теперь он ни за что на свете не станет пропускать эти два часа медитации.
«Я пришел, сэр, не для того, чтобы спорить или защищать что-нибудь, а чтобы учиться. Хотя я читал о разных видах медитации для различных характеров и развил способ управления моими мыслями, я не такой дурак, чтобы вообразить, что то, что я делаю, это действительно медитация. Однако, если я не ошибаюсь, большинство авторитетных людей в области медитации поддерживают идею контроля над мыслями. Кажется, это суть медитации. Я также немного занимался йогой как средством успокоения ума: специальные дыхательные упражнения, повторение определенных слов и песнопений и так далее. Все это просто создания представления обо мне, и может быть неважным. Суть в том, что я действительно заинтересован в занятиях медитацией, для меня это стало жизненно важным, и я хочу знать больше об этом».
Медитация имеет значение только, когда имеется понимание медитирующего. В занятиях тем, что вы называете медитацией, медитирующий отделен от медитации, не так ли? Почему существует это различие, этот разрыв между ними? Действительно ли это неизбежно, или этот разрыв должен быть соединен? Без реального понимания истинности или ошибочности этого очевидного разделения результаты так называемой медитации подобны тем, которые могут быть вызваны любым транквилизатором, который принимают, чтобы успокоить ум. Если цель состоит в том, чтобы возобладать над мыслями, то подойдет любая система или препарат, который приводит к желаемому следствию.
«Но вы отметаете одним взмахом все упражнения по йоге, традиционные системы медитации, которые практиковались и поддерживались через столетия многими святыми и аскетами. Как могут все они ошибаться?»
А почему они все не могут ошибаться? Отчего это легковерие? Разве умеренный скептицизм не полезен в понимании всей этой проблемы медитации? Вы принимаете, потому что вы стремитесь к результатам, потому что вы хотите «достичь». Чтобы понять, что такое медитация, необходимо исследовать, задаваться вопросом, а просто принятие уничтожает исследование. Вы должны сами увидеть ложное как ложное, истину в ложном и истинное как истинное, так как никто не сможет проинструктировать вас относительно этого. Медитация – это способ жизни, это часть повседневного существования, и полнота и красота жизни может быть понята только через медитацию. Без понимания целостной сложности жизни и реакций от мгновения до мгновения медитация становится процессом самогипноза. Медитация сердцем – вот понимание проблем. Вы не можете уйти очень далеко, если вы не начинаете очень близко.
«Это я могу понять. Нельзя подняться на гору, не пройдя сначала долину. Я приложил усилия в моей ежедневной жизни, чтобы устранить очевидные барьеры, например, из жадности, зависти и так далее, и, к моему собственному удивлению, я сумел избавиться от мирского. Я понимаю и весьма ценю то, что должна быть положена правильная основа, иначе никакое здание не может выстоять. Но медитация – это не просто дело приручения жгучих желаний и страстей. Страсти должны быть подчинены, взяты под контроль, но, конечно же, сэр, медитация – это кое-что больше, чем это, не так ли? Я не повторяю слова какого-то авторитета, но по-настоящему чувствую, что медитация – это кое-что гораздо большее, чем просто заложение правильной основы».
Может быть и так, но в самом начале должен быть весь итог. А не так, что сначала нужно заложить правильную основу, а затем строить, или сначала быть свободным от зависти и затем «достичь». В самом начале уже есть окончание. Нет никакого расстояния, которое нужно преодолеть, никакого восхождения, никакой точки достижения. Сама по себе медитация бесконечна, это не способ достижения бесконечного состояния. Она существует без начала и без окончания. Но это просто слова, и они останутся таковыми, пока вы сами не исследуете и не поймете истинность и ошибочность медитирующего.
«Почему это так важно?»
Медитирующий – это цензор, наблюдатель, тот, кто прилагает «правильные» и «неправильные» усилия. Он – центр, и оттуда он плетет сети из мыслей, но сама мысль создала его. Мысль породила этот разрыв между мыслителем и мыслью. Если это разделение не прекращается, так называемая медитация только усиливает центр переживающего, который думает о себе как отделенном от переживаемого. Переживающий всегда жаждет больше переживания, каждое переживание усиливает накопление прошлых переживаний, которые, в свою очередь, диктуют, формируют нынешнее переживание. Таким образом, ум вечно обуславливает себя. Так что опыт и знание – это не факторы освобождения, как предполагается.
«Боюсь, что я не понимаю всего этого», – сказал он изумленно.
Ум свободен только тогда, когда он больше не обусловлен его собственными опытами, знанием, тщеславием, завистью, а медитация – это освобождение ума от всех этих вещей, от всех эгоцентричных действий и влияний.
«Я понимаю, что ум должен быть свободен от всех эгоцентричных действий, но я не совсем понимаю то, что вы подразумеваете под влияниями».
Ваш ум есть результат влияния, не так ли? С детства ваш ум находился под влиянием пищи, которую вы едите, климата, в котором вы живете, ваших родителей, книг, которые вы читаете, окружающей культурной среды, в которой вы получали образование, и так далее. Вас учат, во что верить и во что не верить, ваш ум – это результат времени, которое является памятью, знанием. Всякое переживание – это процесс интерпретации с точки зрения прошлого, известного, и поэтому нет свободы от известного, есть только видоизмененное продолжение того, что было. Ум освобождается только, когда это продолжение заканчивается.
«Но как узнать, что ваш ум свободен?»
Само это желание убедиться, быть уверенным, это и есть начало неволи. Только, когда ум не пойман в сети уверенности и не ищет уверенности, тогда он в состоянии совершения открытий.
«Ум действительно хочет быть уверенным во всем, и теперь я понимаю, как это желание может быть помехой».
Что по-настоящему важно, так это умереть по отношению ко всему, что вы накопили, так как это накопление «я», эго. Без окончания такого накопления желание уверенности продолжается, так же как продолжается и прошлое.
«Медитация, как я начинаю понимать, это не так-то просто. Просто контролировать мысли сравнительно легко, поклоняться какому-нибудь образу или повторять определенные слова и молитвы означает просто усыплять ум. Но настоящая медитация кажется гораздо более сложной и трудной, чем я себе это представлял».
Она на самом деле не сложна, хотя она может быть трудной. Понимаете, мы начинаем не с реального, не с факта, не с того, что мы думаем, делаем, желаем. Мы начинаем с предположений или с идеалов, которые не являются действительностью, и таким образом мы сбиты с пути. Чтобы начинать с фактов, а не с предположений, нам нужно пристальное внимание, и каждая форма мышления, не исходящая из фактического, это отвлечение. Именно поэтому важно понять то, что фактически происходит как внутри, так и вокруг вас.
«Неужели видения не действительность?»
А разве, да? Давайте выясним. Если вы христианин, ваши видения определены некоторым образцом. Если вы индус, буддист или мусульманин, они соответствуют иному образцу. Вы видите Христа или Кришну в соответствии с вашими условностями. Ваше образование, культура, в которой вы выросли, определяет ваши видения. Что является действительностью: видения или ум, который был сформирован в соответствии с определенным шаблоном? Видение – это проекция специфической традиции, которой суждено формировать основы мышления. Эти условности, а не видение, которое они проектируют, являются действительностью, фактом. Понять факт просто, но это стало трудным из-за наших предпочтений и неприязней, из-за наших осуждений факта, из-за мнений или суждений, которые мы имеем по отношению к факту. Освободиться от этих различных форм оценки означает понять факт, то, что есть.
«Вы утверждаете, что мы никогда не смотрим на факт непосредственно, а всегда сквозь наши предубеждения и воспоминания, через наши традиции и наши опыты, основанные на тех традициях. Используя ваш язык, мы никогда не осознаем самих себя, какие мы фактически есть. Снова, я понимаю, что вы правы, сэр. Факт – это единственное то, что имеет значение».
Давайте посмотрим по-другому на всю проблему. Что такое внимание? Когда вы внимательны? И вы вообще когда-либо в действительности на что-нибудь обращаете внимание?
«Я обращаю внимание, когда меня что-то интересует».
Является ли интерес вниманием? Когда вы заинтересованы кое-чем, что фактически происходит с умом? Вы, например, заинтересованы наблюдением того, как проходит мимо рогатый скот. Что такое этот интерес?
«Меня привлекает их движение, их цвет, их формы на фоне зеленого».
Присутствует ли в этом интересе внимание?
«Думаю, что присутствует».
Ребенок увлечен игрушкой. Назвали бы вы это вниманием?
«А разве это не внимание?»
Игрушка поглощает интерес ребенка, она овладевает его умом, и он затихает, и он больше не беспокоен. Но заберите игрушку, и он снова становится беспокойным, он кричит, и так далее. Игрушки становятся важными, потому что они удерживают его спокойствие. То же самое и со взрослыми. Заберите у них их игрушки – деятельность, веру, амбиции, желание власти, поклонение богам или государству, борьбу за какое-то дело – и они тоже становятся беспокойными, потерянными, запутавшимися. Так что игрушки для взрослых также становятся важными. Присутствует ли внимание, когда игрушка поглощает ум? Игрушка – это отвлечение, верно? Игрушка становится существенной, а не ум, который занят игрушкой. Чтобы понять, что такое внимание, нас должен волновать ум, а не игрушки.
«Наши игрушки, как вы их называете, удерживают интерес ума».
Игрушкой, которая удерживает интерес ума, может быть мастер, картина или любое другое изображение, созданное рукой или умом. И это удерживание интереса ума игрушкой называется концентрацией. Является ли такая концентрация вниманием? Когда вы сконцентрированы таким образом, а ум поглощен игрушкой, это разве внимание? Не является ли такая концентрация сужением ума? И это внимание?
«Поскольку я занимался концентрацией, это борьба за то, чтобы удержать ум неподвижно на специфической точке, исключая всякие другие мысли, всякие отвлечения».
Есть ли внимание, когда имеется сопротивление отвлечениям?
Конечно, отвлечения возникают, только когда ум потерял интерес к игрушке, и затем возникает конфликт, не так ли?
«Конечно, возникает конфликт, чтобы преодолеть отвлечения».
Можете ли вы уделять внимание, когда происходит конфликт.
«Я начинаю осознавать то, куда вы клоните, сэр. Пожалуйста, продолжайте».
Когда игрушка поглощает ум, нет никакого внимания, нет внимания и тогда, когда ум борется, чтобы концентрироваться, не допуская отвлечений. Пока существует объект внимания, имеется ли внимание?
«Разве вы не говорите то же самое, только используя слово „объект“ вместо „игрушка“?»
Объект или игрушка может быть внешним, но есть также внутренние игрушки, не так ли?
«Да, сэр, вы перечислили некоторые из них, я осознаю это».
Более сложная игрушка – это повод (мотив). Есть ли внимание, когда имеется повод, чтобы быть внимательным?
«Что вы подразумеваете под поводом?»
Принуждение к действию, побуждение к самосовершенствованию, основанные на страхе, жадности, амбициях. Причина, которая заставляет вас искать. Страдание, которое заставляет вас убегать, и так далее. Есть ли внимание, когда имеется какой-нибудь скрытый повод?
«Когда я вынужден быть внимательным из-за боли или удовольствия, из-за страха или надежды вознаграждения, тогда нет внимания. Да, я понимаю то, что вы имеете в виду. Это совершенно ясно, сэр, я понимаю».
Итак, нет никакого внимания, когда мы приближаемся к чему-нибудь таким образом. И разве слово, название не смешивается с вниманием? Например, когда мы смотрим на луну без словесного обозначения, слово «луна» всегда смешивается с нашим взглядом? Мы когда-либо прислушиваемся к чему-нибудь с вниманием, или же наши мысли, наша интерпретация и так далее смешиваются с нашим слушанием? Мы когда-либо действительно обращаем внимание на что-нибудь? Конечно, внимание не имеет никакого повода, никакого объекта, никакой игрушки, никакой борьбы, никакого словесного выражения. Вот это истинное внимание, так? Где есть внимание, там есть действительность.
«Но невозможно обращать полное внимание на что-нибудь! – воскликнул он. – Если бы было можно, тогда не было бы никаких проблем».
Любая другая форма «внимания» лишь увеличивает проблемы, верно?
«Я вижу, что это так, но что делать?»
Когда вы видите, что любая концентрация на игрушках, любое действие, основанное на поводе, каким бы он ни был, только продляет горечь и страдание, тогда в этом видении ложного как ложного есть восприятие истинного. И истина имеет ее собственное воздействие. Все это медитация.
«Если позволите так сказать, сэр, я слушал и действительно правильно понял многие из тех вещей, которые вы объяснили. То, что понято, будет иметь собственное воздействие, без моего вмешательства в это. Надеюсь, что смогу снова прийти».
Личный интерес ослабляет ум
Извиваясь по долине, тропа пересекала маленький мост, где стремительно бежавшая вода была коричневой из-за недавних дождей. Поворачивая на север, она шла дальше по мягким склонам к уединенной деревне. Та деревня и ее народ были очень бедны. Собаки были паршивыми, и они будут лаять издалека, никогда не осмеливаясь подойти поближе, их хвосты опущены вниз, а головы подняты вверх, как будто готовы бежать. Всюду на склонах гор паслось множество коз, блеявших и поедавших дикие кустарники. Это была красивая деревня, зеленая, с голубыми холмами. Голый гранитный строившийся объект от вершин холмов был вымыт дождями бесчисленных столетий. Эти холмы не были высокими, но они были очень стары, и на фоне синего неба они обладали фантастической красотой, тем странным очарованием неизмеримого времени. Они были подобны тем храмам, которые человек строит, чтобы они походили на него, в своей тоске достичь небес. Но тем вечером, с садящимся над ними солнцем, эти холмы казались очень близкими. Далеко на юге надвигался шторм, и молния среди облаков придавала земле удивительный вид. Шторм будет бушевать в течение ночи, но холмы выстояли сквозь штормы неисчислимых веков, и они всегда будут там, вдали от всего тяжелого труда и горя человека.
Крестьяне возвращались домой утомленными после рабочего дня в полях. Скоро вы увидите дым, поднимающийся от их хижин, так как они готовили вечернюю пищу. Ее будет немного, и дети, ожидающие еду, улыбнутся, когда вы пройдете мимо. У них были большие глаза, и они стеснялись незнакомцев, но были дружелюбными. Две маленьких девочки на своих бедрах держали маленьких младенцев, в то время как их матери готовили. Младенцы соскальзывали вниз и снова были подхвачены на руки. Хотя им было только десять или двенадцать лет, эти маленькие девочки уже привыкли держать младенцев, и они обе улыбались. Вечерний бриз дул среди деревьев, и домашних животных вели на ночь домой.
На той тропинке теперь никого не было, даже одинокого сельского жителя. Земля оказалась внезапно пустой, странно тихой. Новый, молодой месяц только что показался над темными холмами. Легкий ветерок прекратился, и ни единый лист не шевелился, все было спокойным, и ум был полностью уединившимся. Он не был одиноким, изолированным, замкнутым в пределах его собственной мысли, а уединенным, нетронуто неискаженным. Он не был отстраненным и далеким, отделенным от всего земного. Он был один, и все же со всем вместе, потому что он был один, все принадлежало ему. То, что является отделенным, знает себя как отделенное, но это уединение не знало никакого отделения, никакого разделения. Деревья, ручей, крестьянин кричащий вдали, – все были в пределах этого уединения. Это не было отождествлением с человеком, с землей, поскольку всякое отождествление полностью исчезло. При этом уединении чувство прохождения времени прекратилось.
Их было трое: отец, его сын и друг. Отцу, должно быть, было за пятьдесят, сыну около тридцати, а друг был неопределенного возраста. Двое старших были лысыми, а у сына была густая шевелюра. Он имел правильной формы голову, довольно узкие и широко посаженные глаза. Его губы нервно подрагивали, хотя он сидел спокойно. Отец уселся позади сына и друга, сказав, что он примет участие в разговоре, если будет необходимость, но намерен только наблюдать и слушать.
Воробей прилетел к открытому окну и снова улетел, напуганный таким количеством людей в комнате. Он знал комнату, и, бывало, часто взгромождался безбоязненно на подоконник, весело щебеча.
«Хотя мой отец может не принять участие в беседе, – начал сын, – но хочет присутствовать, поскольку эта проблема касается нас всех. Моя мать прибыла бы, если бы не чувствовала себя так плохо, и она ждет с нетерпением сообщения, которое мы скажем. Мы читали некоторые из вещей, о которых вы рассказывали, и мой отец отчасти следил за вашими беседами издалека, но только примерно год или около того я сам реально заинтересовался тем, что вы рассказываете. До недавнего времени политика поглощала большую часть моего времени и энтузиазма, но я начал понимать незрелость политики. Религиозная жизнь – только для зреющего ума, а не для политиков и адвокатов. Я был довольно успешным адвокатом, но я больше не адвокат, потому что хочу провести оставшиеся годы своей жизни, посвятив себя чему-то более значительному и разумному. Я говорю также и за моего друга, который захотел пойти с нами, когда услышал, что мы идем сюда. Видите ли, сэр, наша проблема – это тот факт, что мы все стареем. Даже я, хотя я все еще сравнительно молод, подхожу к тому периоду жизни, когда время, кажется, пролетает, когда дни кажутся настолько короткими, а смерть так близко. Смерть, по крайней мере, на данный момент, не проблема, но старость – проблема».
Что вы подразумеваете под старостью? Вы имеете в виду физическое старение организма или ума?
«Старение тела, конечно, неизбежно, оно изнашивается из-за времени и болезни. Но обязательно ли ум должен стареть и ухудшаться?»
Размышлять теоретически – бесполезная трата времени. Является ли ухудшение ума предположением или реальным фактом?
«Это факт, сэр. Я осознаю, что мой ум стареет, устает. Происходит постепенное ухудшение».
Не касается ли эта же проблема и молодых, хотя они могут все еще не осознавать этого? Их умы даже теперь формируются по шаблонам, их мысль уже заключена в пределах узких рамок. Но что вы имеете в виду, когда говорите, что ваш ум стареет?
«Это уже не такой гибкий, внимательный, чувствительный, каким был раньше. Его осознание увядает, его ответы на многие вызовы жизни все более и более исходят от накопленного прошлого. Он ухудшается, функционируя все более в пределах его собственных установок».
Тогда, что заставляет ум ухудшиться? Это самозащита и сопротивление перемене, верно? Каждый имеет наделенные законом права, которые он сознательно или подсознательно защищает, наблюдая, и не позволяя чему-нибудь быть нарушенным.
«Вы имеете в виду наделенные законом права собственности?»
Не только собственности, но и во всякого рода взаимоотношениях. Ничто не может существовать в изоляции. Жизнь – это взаимоотношения, и ум имеет наделенные законом права в его отношениях к людям, идеям и вещам. Этот личный интерес и отказ создать фундаментальную революцию в пределах себя является началом ухудшения ума. Большинство умов консервативно, они сопротивляются переменам. Даже так называемый революционный ум консервативен, так как, однажды добившись революционного успеха, он также сопротивляется перемене. Сама революция становится его безусловным правом. Даже при том, что ум, будь он консервативный или так называемый революционный, может разрешать некоторые модификации на краях его деятельности, связи, в центре он сопротивляется всякому изменению. Обстоятельства могут заставлять его уступать, приспосабливаться с болью или с непринужденностью к различным рамкам, но центр остается твердым, и именно этот центр вызывает увядание ума.
«Что вы подразумеваете под центром?»
Разве вы не знаете? Вы ищете описание этого?
«Нет, сэр, но через описание я смогу прикоснуться к этому, прочувствовать это».
«Сэр, – вмешался отец, – разумом мы можем осознать тот центр, но фактически большинство из нас никогда не сталкивалось с ним лицом к лицу. Сам я видел его, ловко и тонко описанного в различных книгах, но я никогда в действительности не сталкивался с ним. И когда вы спрашиваете, знаем ли мы его, я могу только сказать, что я не знаю. Я только знаю его описания».
«Это снова наши наделенные законом права, – добавил друг, – наше закоренелое желание безопасности, которое мешает нам узнать тот центр. Я не знаю моего собственного сына, хотя я жил с ним с младенчества, и я знаю даже меньше того, что намного ближе, чем мой сын. Чтобы знать это, нужно смотреть на это, наблюдать это, слушать это, но я никогда так не делаю. Я всегда спешу и, когда иногда я смотрю на это, я имею разногласия с этим».
Мы говорим о старении, ухудшении ума. Ум вечно строит рамки его собственной уверенности, безопасности его интересов. Слова, форма, выражение могут меняться время от времени, от культуры к культуре, но центр личного интереса остается. Именно этот центр заставляет ум ухудшаться, каким бы внимательным и активным он ни был снаружи. Этот центр – не фиксированная точка, а различные точки в пределах ума, так что это сам ум. Улучшение ума или перемещение от одного центра до другого не изгоняет эти центры. Дисциплина, подавление или возвеличивание центра только устанавливает другой на его месте.
Теперь, что мы подразумеваем, когда говорим, что мы живы?
«Обычно, – ответил сын, – мы считаем себя живыми, когда говорим, смеемся, когда есть ощущения, деятельность, конфликт, радость».
Итак, то, что мы называем жизнью, – это принятие или «восстание» в пределах рамок общества. Это движение в пределах клетки ума. Наша жизнь – это бесконечный ряд болей и удовольствий, страхов и расстройств, желаний и накоплений, и когда мы рассматриваем ухудшение ума и спрашиваем, возможно ли положить этому конец, наше исследование – также в пределах клетки мнения. И это жизнь?
«Боюсь, что мы не знаем никакой другой жизни, – сказал отец. – Когда мы становимся старше, удовольствия сокращаются, в то время как печали, кажется, увеличиваются. И если вообще кто-то есть вдумчивый, этот кто-то осознает, что ум постепенно ухудшается. Тело неизбежно стареет и познает распад, но как предотвратить это старение ума?»
Мы ведем беспечную жизнь, и к концу ее мы начинаем задаваться вопросом, почему ум распадается и как остановить этот процесс. Конечно же, что имеет значение – так это то, как мы живем в наши дни, не только, когда мы молоды, но также и в среднем возрасте и в течение преклонных лет. Правильный образ жизни требует от нас гораздо больше интеллекта, чем любая профессия для добычи средств к существованию. Правильное мышление существенно для правильного проживания.
«Что вы подразумеваете под правильным мышлением? – спросил друг.
Есть сильное различие, конечно, между правильным мышлением и правильной мыслью. Правильное мышление – это постоянное понимание, правильная мысль, с другой стороны, является либо соответствием образцу, установленному обществом, либо реакцией против общества. Правильная мысль статична, это процесс группировки вместе определенных концепций, называемых идеалами, и следованием им. Правильная мысль неизбежно создает авторитарный, иерархический взгляд на жизнь и порождает респектабельность. В то время как правильное мышление – это осознание целостного процесса соответствия, имитации, принятия, восстания. Правильное мышление в отличие от правильной мысли это не то, чего можно достичь, оно возникает спонтанно с самопознанием, которое является восприятием путей «я». Правильное мышление нельзя выучить из книг или узнать от другого, оно проникает через понимание ума во взаимодействии отношений. Но не может произойти никакого понимания этого взаимодействия, пока ум оправдывает или осуждает его. Так, правильное мышление устраняет конфликт и внутреннее противоречие, которые являются фундаментальными причинами ухудшения ума.
«Разве конфликт – это не необходимая часть жизни? – спросил сын. – Если бы мы не боролись, мы просто прозябали бы».
Мы думаем, что мы живы, когда мы в ловушке конфликта амбиции, когда нами руководит зависть, когда желание подталкивает нас к действию. Но все это приводит только лишь к большему страданию и смятению. Конфликт увеличивает эгоцентричную деятельность, но понимание конфликта возникает через правильное мышление.
«К сожалению, этот процесс борьбы и страдания, где мало радости, – это единственная жизнь, которую мы знаем, – сказал отец. – Имеются намеки на другую жизнь, но их немного. Выйти из этого беспорядка и найти ту другую жизнь – это вечная цель нашего поиска».
Искать то, что за пределами фактического, означает оказаться в ловушке иллюзии. Каждодневное существование с его амбициями, завистью и так далее должно быть понято, но понимание этого потребует осознания, правильного мышления. Не происходит правильного мышления, когда мысль начинается с предположения, предубеждения. Начинание с умозаключения или поиск предвзятого ответа кладет конец правильному мышлению, фактически, тогда вообще нет никакого мышления. Итак, правильное мышление – это основа справедливости.
«Мне кажется, – заметил сын, – что по крайней мере один из факторов в этой всей проблеме ухудшения ума – это вопрос правильного занятия».
Что вы подразумеваете под правильным занятием?
«Я заметил, сэр, что те, кто полностью поглощены некой деятельностью или профессией, вскоре забывают себя, они слишком заняты, чтобы думать о себе, что совсем неплохо».
Но разве такое поглощение не есть бегство от себя? И убегать от себя – это неправильное занятие, оно извращает, оно порождает разделение, вражду и так далее. Правильное занятие приходит с правильным образованием и с пониманием себя. Разве вы не заметили, что независимо от того, какая деятельность или профессия, «я» сознательно или подсознательно использует это как средство для его собственного вознаграждения, удовлетворения его амбиции или для достижения успеха во власти?
«Это так, к сожалению. Мы, кажется, используем все, чего мы касаемся, для нашего собственного продвижения».
Именно этот личный интерес, это постоянное самопродвижение делает ум мелочным, и пусть его деятельность будет обширной, пусть он будет занят политикой, наукой, искусством, исследованием или чем угодно, будет происходить сужение мышления, мелочность, которая вызывает ухудшение и распад. Только, когда есть понимание полностью всего ума, неосознанного, также как сознательного, есть возможность его восстановления.
«Приземленность – это проклятие современного поколения, – сказал отец. – Оно увлечено мирским и не придается раздумьям о серьезном».
Это поколение такое же, как и другие поколения. Мирские вещи не только холодильники, шелковые рубашки, самолеты, телевизоры и так далее, сюда входят идеалы, стремление к власти, личное или коллективное, и желание быть в безопасности, в этом мире или в следующем. Все это развращает ум и вызывает его распад. Проблема ухудшения должна быть понята вначале, в юном возрасте, а не в период физического спада.
«Это означает, что для нас нет никакой надежды?»
Вовсе нет. Труднее остановить ухудшение ума в нашем возрасте, это все. Чтобы вызывать радикальную перемену в способах нашей жизни, должно быть расширяющееся осознание и большая глубина чувства, которое есть любовь. С любовью возможно все.