Можно ли искать Бога с помощью организованной религии?
Вечернее солнце было на зеленых рисовых полях и на высоких пальмах. Поля огибали пальмовые рощи, и ручей, пробегая через поля и рощи, поймал золотое сияние и стал живым. Земля была очень плодородной. Прошло много дождей, и растительность была обильной, даже деревянные шесты забора дали побеги зеленых листьев. В море водилось много рыбы, и на суше не было голодания, люди хорошо питались, а домашние животные выглядели упитанными и ленивыми. Всюду играли дети, на них практически не было одежды, и солнце сделало их смуглыми.
Стоял прекрасный вечер, прохладный после жаркого солнечного дня. Легкий ветерок дул из-за холмов, и колыхающиеся пальмы придавали небу форму и красоту. Небольшой автомобиль двигался с пыхтением по холму, и маленький ребенок, занимавший переднее место, уселся поудобней. Он был слишком застенчив, чтобы сказать и слово, но глядел во все глаза, принимая в себя окружающий мир. На дороге было много людей, некоторые хорошо одетые, а другие почти голые. Человек, на котором была только повязка и кусок материи, стоял в реке около берега. Он нырнул под воду нескольких раз, вытер себя, окунулся еще несколько раз и вышел. Вскоре стало совсем темно, и фары автомобиля освещали людей и деревья.
Странно, как ум всегда занимается его собственными мыслями, наблюдением и слушанием. Он никогда по-настоящему не пустует, и если случайно он оказывается пустым, то просто не заполнен или спит. Он может хотеть быть пустым, но никогда не пуст, и будучи таким наполненным, в нем не возможно никакое другое движение. Осознавая собственное состояние постоянной занятости, он пробует быть незанятым, пустым. Метод, практика, которые обещают покой, становятся новым занятием ума. Какая-нибудь мысль – об офисе, семье, будущем – бесконечно заполняет ум. Он всегда забит, загроможден его собственными продуктами или созданными другими, происходит непрерывное движение, которое не имеет большого значения.
Занятый ум – это мелочный ум, неважно, является ли его занятие Богом, завистью или сексом. Уединение, эгоцентричное движение ума является более глубоким занятием, и оно скрыто за деятельностью. У ума никогда не бывает достаточно полной пустоты, всегда есть уголок, который является активным, планирующим, болтающим, занятым.
Полная пустота ума, когда даже его самые потаенные уголки выставлены наружу, имеет интенсивность, которая не евляется рьяной занятостью, и она не уменьшается сопротивлением, которое создает занятость. Если ничего нет, чему сопротивляться или что преодолевать, данная интенсивность – это непринужденная тишина. Занятому уму не известна такая тишина. Даже те моменты, когда он не занят, это лишь поломки в работе его занятости, которые скоро починят. Такая тишина пустоты – это не противоположность занятости. Все противоположности находятся в пределах рамок борьбы. Это не результат, не следствие, так как нет никакого повода, никакой причины. Вся причинно-следственная цепочка лежит в пределах сферы эгоцентричной деятельности. «Я» с его занятостью никогда не может познать интенсивность тишины, ни то, что находится в ней и вне его.
Трое мужчин приехали из отдаленного города на поезде и на автобусе. Один, значительно старше остальных, с ухоженной бородой, был оратором, хотя другие никоим образом не были подчинены ему. Медленный и осторожный в речи, он свободно цитировал известных людей. Не будучи нетерпеливым, в нем ощущалась некая терпимость. Один из двух мужчин помоложе был почти лысым, а у другого была густая шевелюра. Лысеющий, казалось, еще не составил свое мнение относительно серьезных вопросов, и хотел исследовать все, о чем говорилось. Но временами могли быть замечены определенные образцы мышления. Он широко улыбался, когда говорил, но не жестикулировал. Другой довольно застенчив, и говорил очень мало.
«Неужели невозможно найти Бога через устоявшиеся религиозные организации?» – спросил старший мужчина.
Позвольте спросить, почему вы задаете этот вопрос? Это сама по себе серьезная проблема, или просто открытие к серьезной проблеме? Если за этим с кроется более серьезная проблема, не было бы проще приступить непосредственно к ней?
«Пока этот вопрос весьма серьезен, по крайней мере, для нас. Все мы слушали вас два года назад и тогда нам показалось, что вы слишком радикальны в вашем рассуждении об организованных религиях. Мои два друга и я принадлежим одной из них, но медленно до нас дошло, что вы можете быть правы, и мы хотим серьезно обговорить это с вами».
Прежде всего, что означает быть серьезным? Мы серьезны, проходящим образом, по отношению ко многим вещам. Так как вы все потрудились, чтобы прибыть сюда, не очень хорошо начинать с понимания того, что мы подразумеваем под серьезностью?
«Возможно, мы не столь серьезны, как вы хотели бы, чтобы мы были, но мы отдаем как можно больше времени поиску Бога».
Время, потраченное на выполнение чего-либо, – это признак серьезности? Деловой человек, офисный работник, ученый, плотник – все они отдают много времени соответствующим им занятиям. Вы бы посчитали их серьезными, не так ли?
«В некотором роде, да. Но серьезность, с которой мы продолжаем поиск Бога, полностью отличается. Ее трудно выразить словами».
Серьезность в одном случае внешняя, поверхностная, в то время, как в другом она внутренняя, более глубокая, требующая гораздо большего понимания, и так далее. Это так?
«Это более или менее то, что он имеет в виду, – вставил лысеющий. – Мы посвящаем так много времени, насколько возможно, медитации, чтению священных писаний и посещению религиозных собраний. Короче говоря, мы очень серьезны в нашем поиске Бога».
Опять же, является ли время фактором серьезности? Или серьезность зависит от состояния ума?
«Я не совсем понимаю, что вы подразумеваете под „состоянием ума“?»
Каким бы серьезным ни был мелочный или незрелый ум, он вечно ограничен мелким, зависим, подвержен влиянию. Заинтересованность только одной частью жизни – означает быть только частично серьезным, но ум, который заинтересован во всей жизни в целом, приближается ко всем вещам с серьезным намерением. Такой ум полностью серьезен, искренен.
«Я думаю, что вы имеете в виду, что мы никогда не подходим к жизни в целом, – сказал старший, – и я боюсь, что вы правы».
Частичный подход находит частичный ответ, и каким бы серьезным вы ни были, серьезность будет всегда фрагментарной. Такой ум не может найти суть чего-нибудь.
«Тогда, как иметь эту полную серьезность?»
«Как» совершенно не важно. Нет никакого метода или практики, которые могут пробудить это чувство, чувство намерения ума, понять всю целостность его собственного бытия. Мы столкнемся с этим чувством, я надеюсь, когда будем продвигаться далее в нашем разговоре. Но вы начали с вопроса, может ли Бог быть найден через организованную религию.
«Да, это был наш вопрос, – ответил лысеющий. – Все, что мы знаем о религии, это то, что вдолбили в нас с детства. В течение столетий организованные религии учили нас верить в то или это. Фактически каждый святой, которого мы знаем, следовал за религией собственного отца и зависел от авторитета ее священных писаний. Мы трое принадлежим одной традиционной религиозной организации, услышав вас, мы начали сомневаться или, по крайней мере, я начал сомневаться, в смысле принадлежности к какой-то религиозной организации вообще. Вот о чем мы хотели бы поговорить с вами».
Что означает организация? Мы организовываем для того, чтобы сотрудничать в выполнении чего-то. Организация необходима для эффективного выполнения, если вы и я желаем сделать что-то вместе. Мы должны организовать, завязать друг с другом правильные взаимоотношения, если нам надо эффективно выполнить определенный политический, социальный или экономический план. Неужели и религиозные организации имеют такую же или подобную основу? И что вы подразумеваете под религией?
«Для меня религия – это способ жизни, – ответил третий, – который установлен для нас нашими духовными учителями и священными писаниями, и следование ему в нашей повседневной жизни составляет религию».
Действительно ли религия – это дело следования образцу, установленному другим, пусть даже великим? Следовать – означает просто приспосабливаться, подражать в надежде получения успокаивающей награды, и конечно, это не религия. Избавление личности от зависти, жадности и жестокости, от желания успеха и власти, так чтобы его ум был освобожден от внутренних противоречий, конфликтов, расстройств, не это ли путь религии? А только такой ум может обнаружить истинное, реальное. Но такой ум никоим образом не подвержен влиянию, он не находится под каким-либо давлением, и поэтому способен быть спокойным. И только когда ум полностью спокоен, есть возможность возникновения того, что вне меры ума. Но организованные религии просто создают условия для ума по специфическому образцу мышления.
«Но мы были воспитаны, чтобы думать в рамках образца, с его кодексом морали, – сказал лысеющий. – Храм или церковь, с их поклонением, церемониями, верой и догмами – для нас это всегда было религией, а вы уничтожаете ее, не вкладывая что-нибудь на ее место».
То, что является ложным, должно быть убрано, если необходимо возникновение того, что истинно. Уединение ума необходимо, а путь религии – это выпутывание ума от образца, который создан коллективом, прошлым. В настоящее время ум в ловушке коллективной этики с ее жадностью, амбицией, респектабельностью и преследованием власти. Понимание всего этого возымеет его собственное действие, которое освобождает чувствующий ум от коллективного, и тогда он способен к любви, к состраданию. Только тогда есть возвышенное.
«Но мы еще не способны к такому всеобъемлющему пониманию, – сказал старший.
Мы все еще нуждаемся в сотрудничестве и руководстве других, чтобы помогать нам идти в правильном направлении. Данное сотрудничество и руководство обеспечиваются тем, что мы называем организованной религией».
Вы действительно нуждаетесь в помощи других, чтобы быть свободными от зависти, амбиции? И когда вы получаете помощь другого, есть ли это свобода? Или же свобода приходит только с самопознанием? Разве самопознание – это вопрос руководства или организованной помощи? Или же пути «я» необходимо обнаруживать от мгновения до мгновения в наших каждодневных отношениях? Зависимость от другого или от организации порождает страх, верно?
«Может, и есть несколько тех людей, которые достаточно сильны, чтобы выстаивать в одиночку и сражаться с миром, но подавляющее большинство нуждается в успокаивающей поддержке организованной религии. Наши жизни, в целом, являются пустыми, унылыми, без особого значения, и, кажется, лучше заполнять эту пустоту религиозными верованиями, чем глупыми развлечениями или извращенностью мирских мыслей и желаний».
Заполняя пустоту религиозной верой, вы заполнили ее словами, не так ли?
«Мы, как предполагается, должны быть образованными людьми, – сказал лысеющий. – Мы окончили колледж, имеем довольно хорошие рабочие места и все прочее. Кроме того, религия всегда была самым глубоким интересом для нас. Но я вижу теперь, что то, что мы считали религией, вообще не религия. С другой стороны, чтобы убежать из коллективной тюрьмы, нам потребуется большее количество энергии и понимания, чем большинство из нас обладает. Так, что нам делать? Если мы оставим религиозную организацию, к которой принадлежим, то будем чувствовать себя потерянными и рано или поздно возьмемся за другую веру, чтобы обманывать самих себя и заполнить нашу собственную пустоту. Привлекательность старого пути сильна, и мы лениво следуем им. Но после нашего разговора некоторые вещи стали мне ясны, как никогда прежде, и, возможно, сама эта ясность произведет ее собственное воздействие».
Аскетизм и целостное бытие
Мы летели очень высоко, на высоте более пятнадцати тысяч футов. Самолет был переполнен, без единого пустого места. В нем находились люди со всего мира. Далеко внизу виднелось море цвета молодой весенней травы, нежной и очаровательной. Остров, с которого мы взлетели, был темно-зеленым, черные дороги и красные тропинки, извивающиеся среди пальмовых рощ и толстой зеленой растительности, выглядели ясными и четкими, и было приятно разглядывать дома с красными крышами. Море постепенно стало серо-зеленым, а затем синим. Теперь мы летели выше облаков, и они скрыли землю, протягиваясь миля за милей, насколько было видно глазу. Бледно-голубое небо казалось обширным и всеобъемлющим. Небольшой ветер дул позади нас, и мы летели быстро, более чем триста пятьдесят миль в час. Внезапно облака расступились, и там, далеко внизу, показалась бесплодная, красная земля, с очень небольшой растительностью. Ее красный цвет был похож на цвет пожара в лесу. Леса не существовало, сама земля казалось охвачена огнем, но не огнем пожара, а цветом ярким и потрясающим. Вскоре мы летели над плодородной землей, с деревнями и поселками, рассеянными среди зеленых полей. Земля была поделена, как душе угодно, и каждая засаженная секция ухаживалась и принадлежала кому-то. Она была подобно бесконечному, разноцветному ковру, но каждый цвет соответствовал кому-то. Через это все извивалась река, и по ее берегам стояли деревья, отбрасывая длинные утренние тени. Вдалеке виднелись горы, простираясь прямо через земли. Это была красивая местность, в ней чувствовались пространство и вечность.
За пределами шума пропеллеров и болтовни людей, за пределами его собственной болтовни ум находился в движении. Это было совершенно тихое путешествие, не во времени и пространстве, а в нем самом. Внутреннее движение не было внешним путешествием ума в пределах узкой или обширной области его собственного создания, собственного назойливого прошлого. Это не было поездкой, предпринятой умом, а в целом иное движение. Вся целостность ума, а не только его часть, как скрытая, так и открытая, была полностью спокойна. То спокойствие не было измеримо во времени. Становление и бытие не имеет никакого отношения друг к другу, они движутся в совершенно разных направлениях, одно не ведет к другому. В спокойствии бытия прошлое как наблюдатель, как переживающий отсутствует. Нет деятельности времени. Вовсе не воспоминание взаимодействует, а само реальное движение, движение тишины в неизмеримом. Это движение, которое не начинается от центра, которое не идет от одной точки до другой, оно не имеет никакого центра, никакого наблюдателя. Это путешествие целостного бытия, а целостное бытие не имеет противоречия желания. В этой поездке целостного нет пункта отправления и пункта прибытия. Целостный ум спокоен, и спокойствие – это движение, которое является не путешествием ума.
Проливной дождь пришел и ушел, но повсеместно еще слышался звук падающей воды. В комнате было очень влажно, и потребуется несколько дней для того, чтобы все высохло. Человек, который пришел, имел глубоко посаженные глаза и красивое тело. Он отказался от мира и его путей, и, хотя не носил специальной одежды, на его лице был отпечаток мыслей об ином. Он не брился несколько дней, потому что путешествовал, но недавно искупался, и его одежда также была свежевыстиранной. Приятный и дружественный в поведении, у него были выразительные руки. Он сидел серьезно молчаливый в течение значительного времени, прощупывая обстановку, ища свой подход. Через время он объяснил.
«Я услышал вас много лет назад, совершенно случайно, и кое-что из того, что вы сказали, всегда оставалось со мной: та действительность, не досягаемая с помощью дисциплины или какой-либо формы самоистязания. С того времени я побывал по всей стране, видя и слыша много вещей. Я строго дисциплинировал себя. Преодолевать физическую страсть я смог без особых трудностей, но другие формы желания было не настолько легко отбросить. Я занимался медитацией каждый день много лет, но оказался не способным выйти за пределы определенной точки. Но то, что я хочу обсудить с вами, касается самодисциплины. Контроль над телом и умом необходим, и в значительной степени они управляемы. Но в разговорах с таким же паломником о процессе самодисциплины я чувствовал опасность этого. Он причинил себе физический вред, преодолевая свое сексуальное побуждение. Можно зайти слишком далеко в данном направлении. Но умеренность в самодисциплине не легко дается. Достижение всякого вида приносит ощущение силы. Присутствует волнующее возбуждение в победе над другим, но намного больше его есть в доминировании над собой».
Аскетизм дает свое наслаждение также, как светский мир.
«Совершенно верно. Мне известно удовольствие от аскетизма и чувство мощи, которую он дарит. Как всегда поступали отшельники и святые, я целиком подавил телесные побуждения, чтобы сделать ум острым и неподвижным. Я подвергал чувства и желания, которые возникают из-за них, строгой дисциплине так, чтобы дух мог быть освобожденным. Я отвергал всякий вид комфорта для тела и спал в любом месте. Я ел любой вид пищи, кроме мяса, и голодал в течение нескольких дней одновременно. Я долгие часы медитировал с направлением усилия на одну точку. И все же, несмотря на борьбу и боль, с ее чувством власти и внутренней радостью, ум, кажется, не выходит за пределы определенной точки. Как если бы вы натолкнулись на стену, и делаете, что угодно, но она не рушится».
На этой стороне стены видения, добрые дела, культивированные добродетели, поклонение, молитвы, самоотречение, боги. И перечисленное имеет только то значение, которое придает ум. Ум – это все еще доминирующий фактор, верно? А способен ли ум выйти за пределы его собственных барьеров, за пределы себя? Не в этом ли вопрос?
«Да. После тридцати напряженных лет целеустремленности и дисциплины, посвященных медитации и полному самоотречению, почему ограничивающая стена не разрушилась? Я говорил со многими другими отшельниками, которые имели подобный опыт. Есть, конечно, те, кто утверждает, что нужно быть еще более усердным в самоотречении, более целеустремленным в медитации, и так далее, но я знаю, что не могу сделать большее. Все мои усилия только привели к нынешнему состоянию расстройства».
Никакой объем тяжелого труда и усилия не сможет сломать кажущуюся непроницаемой стену, но, возможно, мы будем способны понять проблему, если сможем взглянуть на нее по-другому. Можно ли подходить к проблемам жизни в целом, всем своим существом?
«Не думаю, что я понимаю, что вы имеете в виду».
Вы в какой-либо момент осознаете все ваше бытие, всю его целостность? Вся целостность не может быть осознана с помощью соединения многих противоречивых частей, не так ли? Может ли быть чувство целого по отношению ко всему вашему бытию. Не выдуманного целого, не то, что вы считаете или формулируете как целое, а фактическое чувство целого?
«Такое чувство может быть, но я никогда не испытывал его».
В настоящее время часть ума пытается ухватить целое, не так ли? Одна часть борется против другой части, одно желание против другого желания. Скрытый ум находится в конфликте с открытым, насилие пытается стать ненасильственным. Расстройство сопровождается надеждой, удовлетворением и другим расстройством. Это все, что мы знаем. Происходит непрерывное стремление к удовлетворению, в самой тени которого есть расстройство. Поэтому мы никогда не познаем и не испытываем цельность бытия. Тело против чувства, чувство против мысли, а мысль стремится к тому, что должно быть, к идеалу. Мы разбиты на фрагменты, соединяя различные фрагменты, надеемся создать целое. Такое когда-либо возможно сделать?
«Но что еще остается делать?»
В настоящий момент, давайте не будем рассматривать действие. Возможно, мы подойдем к этому позже. Чувство целостности вашего бытия, тела, ума и души – это не соединение всех фрагментов. Вы не можете превратить противоречивые желания в гармоничное целое. Пытаться сделать так – поступок ума, а сам ум – это лишь только часть. Часть не может создавать целое.
«Я понимаю это, но тогда что?»
Наше исследование состоит в не том, чтобы выяснить, что делать, а обнаружить чувство целостности бытия – фактически испытать его. Данное чувство имеет собственное воздействие. Когда есть действие без этого чувства, тогда возникает проблема, как построить мост над пропастью между фактом и тем, что должно быть, идеалом. Тогда мы никогда не чувствуем себя целыми, всегда происходит уход, мы никогда не думаем в целом, всегда есть опасение, мы никогда не действуем свободно, всегда есть повод, что-то, что нужно получить или избежать. Наше проживание всегда частично, никогда не бывает целостным, и таким образом мы делаем себя нечувствительными. Благодаря подавлению желания, простому контролю над умом, отвержению его телесных потребностей, отшельник делает себя нечувствительным.
«Разве не следует держать в узде наши желания?»
Когда они обузданы с помощью их подавления, то теряют свою энергию, и в этом процессе восприятие притупляется, ум становится нечувствительным. Хотя идет поиск свободы, нет энергии, чтобы найти ее. Требуется обилие энергии, чтобы найти истину, и эта энергию рассеивается из-за конфликта, который следует из подавления, соответствия, принуждения. Но уступка желанию также порождает внутреннее противоречие, которое опять же рассеивает энергию.
«Тогда как сохранить энергию?»
Желание сохранять энергию – это жадность. Существенную энергию нельзя сохранить или накопить, она возникает с прекращением противоречия внутри себя. По его собственной природе желание вызывает противоречие и конфликт. Желание – это энергия, и его нужно понять, его нельзя просто подавлять или заставлять соответствовать. Любое усилие принудить или дисциплинировать желание приводит к конфликту, который влечет за собой нечувствительность. Все запутанные пути желания должны быть известны и поняты. Вас нельзя этому научить, и вы не можете изучить пути желания. Понимать желание – означает, не основываясь на выборе, осознавать его движения. Если вы уничтожаете желание, вы уничтожаете чувствительность, также как интенсивность, которая является необходимой для понимания истины.
«А разве нет интенсивности, когда ум направлен на что-то одно?»
Такая интенсивность – помеха для действительности, потому что она результат ограничения, сужение ума через воздействие воли, а воля – это желание. Существует интенсивность, которая совершенно отличается, удивительная интенсивность, которая приходит с целостным бытием, то есть когда все ваше бытие объединено, а не собрано воедино из-за желания результата.
«Не расскажете ли еще кое-что о целостности бытия?»
Это чувство, когда ты целое, неразделенное, не фрагментированное, – интенсивность, в которой нет напряженности, нет никакой тяги желания с его противоречиями. Именно эта интенсивность, этот глубокий, непреднамеренный импульс сломает стену, которую ум построил вокруг себя. Та стена – это эго, «я». Вся деятельность «я» является разделяющей, ограждающей, и, чем больше оно борется, чтобы прорваться через собственные барьеры, тем сильнее те барьеры становятся. Усилия «я» освободиться только создают его собственную энергию, собственное горе. Когда воспринята суть этого, только тогда возникает движение целого. Данное движение не имеет никакого центра, так же как оно не имеет никакого начала и никакого конца, это движение вне измерения ума, который создан временем. Понимание действий противоречивых частей ума, которые составляют «я», эго, является медитацией.
«Я понимаю все, что делал все прошедшие годы. Это всегда было движением от центра, и именно этот самый центр должен быть разрушен. Но как?»
Нет никакого метода, поскольку всякий метод или система становится центром. Осознание истины, что этот центр должен быть разрушен, и есть его прекращение.
«Моя жизнь была непрерывной борьбой, но теперь я вижу возможность окончания этого конфликта».
Вызов настоящего
Переулок спускался к морю от широкой, хорошо освещенной дороги, проходя между стенами сада многочисленных домов богачей. Там стояла тишина, поскольку стены, казалось, закрывались от шума города. Переулок сильно изгибался в разных направлениях, и на белых стенах танцевали тени, когда ветерок шевелил деревья. Ветер приносил многие ароматы: сильный запах моря, запах вечерней пищи, аромат жасмина и пары выхлопных газов. Теперь он дул с моря, и была удивительная интенсивность. Большой белый цветок рос в темной почве около дорожки, и вечер наполнился его ароматом. Дорожка продолжала спускаться, и немного погодя она пересеклась с еще одной дорогой, которая шла вдоль моря. Около дороги молодой человек держал на поводке собаку. Они отдыхали. Это была большая, мощная собака, гладкая и упитанная. Ее владелец, должно быть, полагал, что собака более важна, чем человек, так как сам мужчина носил загрязненную одежду и имел испуганный, удрученный взгляд. Казалось, что собака понимала свою приоритетность над человеком. Так или иначе, хорошие породистые собаки немного снобы. Двое людей шли, разговаривая и смеясь, и собака угрожающе зарычала, когда они проходили мимо. Но они не обращали никакого внимания, поскольку собака была на поводке и твердо удерживалась. Маленький мальчик нес что-то очень тяжелое, и ему это давалось с трудом, но он был удивительно весел и улыбнулся, когда проходил мимо.
Стояла тишина, никакие автомобили не проезжали и никого не было на дороге. Постепенно интенсивность росла. Она не была вызвана тишиной вечера или звездным небом, или танцующими тенями, или собакой на поводке, или ароматом дувшего бриза, но все это находилось в пределах той интенсивности. Была только она, простая и ясная, без причины, без бога, без шепота обещания. Она была настолько сильной, что тело на мгновение оказалось неспособно на какое-либо движение. Все чувства имели усиленную чувствительность. Ум, эта странная и сложная штука, был лишен всякой мысли и поэтому полностью пробужден, был светом, в котором не было тени. Все ваше бытие находилось в огне от интенсивности, которая поглощала движение времени. Символ времени – это мысль, и то пламя поглотило шум проходящего мимо автобуса и аромат белого цветка. Звук и аромат вплелись друг в друга, но были двумя различимыми, отдельными огнями. Без сотрясения и без наблюдателя ум осознавал эту бесконечную интенсивность, он сам стал пламенем, ясным, интенсивным, невинным.
Он и его жена находились в маленькой комнате, чье единственное окно открывало вид на белую стену, перед которой стоял коричневый ствол большого дерева. Вы видели только лишь массивный ствол, а не раскинувшиеся ветви. Он был крупным, хорошо сложенным мужчиной и довольно грузным. Его улыбка была быстрой и дружественной, но его острый взгляд мог выразить гнев, а его язык мог быть очень остер. Он, очевидно, много читал, а теперь пробовал выйти за пределы знания. У его жены был ясный взгляд и приятное лицо, она тоже была крупной, но не дряблой. Она мало принимала участие в беседе, но слушала с явным интересом. У них не было детей.
«Вообще возможно ли освободить ум от памяти? – начал он. – Разве не память – сама сущность ума, память, являющаяся знанием и опытом столетий? Разве не каждый опыт усиливает память? В любом случае, я никогда не мог понять, почему нужно освобождаться от прошлого, как вы утверждаете. Прошлое богато приятными ассоциациями и воспоминаниями. К счастью, часто можно забыть неприятные или печальные инциденты, но приятные воспоминания остаются. Бытие сильно бы обеднело, если весь опыт и знание, которое каждый получил, нужно было бы отбросить. На самом деле это был бы скудный, примитивный ум на самом деле, который не имел бы никакой глубины знания и опыта».
Если вы не чувствуете потребность быть свободным от прошлого, тогда это не проблема, не так ли? Тогда богатство прошлого, со всеми его страданиями и радостями, будет сохраняться. Но прошлое – это живое существо? Или же движение настоящего придает жизнь прошлому? Настоящее с его требующей интенсивностью и изменчивой стремительностью, является постоянным вызовом уму. Настоящее и прошлое всегда находятся в конфликте, если ум не способен полностью к встрече с быстрым настоящим. Конфликт возникает только, когда ум, обремененный прошлым, известным, пережитым отвечает на вызов настоящего, которое всегда является не полностью новым, изменчивым.
«А может вообще ум полностью откликнуться на настоящее? Мне кажется, что ум всегда окрашен прошлым, и вообще возможно ли быть полностью свободным от этой окраски?»
Давайте вникнем в это и выясним. Прошлое – это время, не так ли? Время как опыт, знание, и весь дальнейший опыт усиливает прошлое.
«Как?»
Когда в вашей жизни происходит событие, и вы получаете то, что мы называем переживанием, опытом, этот опыт немедленно переведен в понятия прошлого. Если вы имеете определенную религиозную веру, то она может вызвать некоторые переживания, которые в свою очередь усилят ее. Поверхностный ум может приспосабливаться к давлениям и требованиям его непосредственной окружающей среды, но скрытая часть ума слишком обусловлена прошлым, и именно условности, фон диктует переживание. Целое движение сознания – это отклик прошлого, верно? Прошлое, по существу, статично, бездействует, оно не имеет никакого собственного действия. Но начинает оживать, а когда ему бросается какой-либо вызов, оно отвечает. Всякое размышление – отклик прошлого накопленного опыта, знания. Так что всякое размышление обусловлено, свобода находится вне власти мысли.
«Тогда как же уму вообще освободиться от его собственных ограничений?»
Если позволите спросить, а почему ум, который сам является прошлым, результатом времени, должен быть свободным? Какой мотив скрывается за вашим вопросом? Почему он вообще возникает? Это теоретическая или фактическая проблема?
«Я думаю, что и то, и то. Есть спекулятивное любопытство узнать, как можно было хотеть знать о структуре материи, и к тому же это еще и личная проблема. Проблема для меня в том смысле, что, мне кажется, нет никакого выхода из моих условностей. Я могу вырваться из одного шаблона мышления, но при самом процессе формируется другой шаблон. Избавление от старого когда-либо дает жизнь новому?»
Если оно распознаваемо как новое, то новое ли это? Конечно же, то, что узнается как новое, все-таки результат прошлого. Узнавание рождено памятью. Только, когда прошлое прекращает существовать, может появиться новое.
«Но возможно ли, чтобы ум прорвался через занавес прошлого?»
Опять же, почему вы задаете этот вопрос?
«Как я сказал, каждому любопытно узнать, к тому же есть желание быть свободным от некоторых неприятных и болезненных воспоминаний».
Простое любопытство далеко не приведет. И удерживание приятного, при попытке избавиться от неприятного, только делает ум унылым, поверхностным, это не приносит свободу. Ум должен быть свободным от обоих, а не только от неприятного. Порабощение приятными воспоминаниями – это явно не свобода. Желание держаться за то, что является приятным, порождает конфликт в жизни. Этот конфликт в дальнейшем обуславливает ум, и такой ум никогда не может быть свободным. Пока ум пойман в потоке памяти, приятной или неприятной, пока он удерживается в причинно-следственной цепочке, пока он использует настоящее как переход от прошлого к будущему, он никогда не сможет быть свободным. Свобода тогда – это просто идея, а не действительность. Нужно понять суть этого, и затем ваш вопрос будет иметь совершенно иное значение.
«Если я пойму смысл, появится ли свобода?»
Предположение – тщетно. Должна быть понята истина, реальный факт, что нет никакой свободы, пока ум узник, должен быть пережит.
«Имеет ли человек, который свободен в наивысшем смысле, какое-либо отношение к потоку причинной обусловленности и времени? Если нет, то что проку от этой свободы? Какую ценность или значение имеет такой человек в нашем мире радости и боли?»
Странно, что мы почти всегда мыслим понятиями полезности. Не задаете ли вы этот вопрос из лодки, плывущей по течению времени? И оттуда вы хотите знать, какое значение имеет свободный человек для людей в лодке. Вероятно, никакого вообще. Большинство людей не заинтересованы в свободе, и когда они встречают человека, который свободен, они либо делают из него божество и помещают его в святыню, либо высекают его в камне или в словах, что равносильно его уничтожению. Но, конечно ваше беспокойство не из-за такого человека. Ваша забота в том, чтобы освободить ум от прошлого, которым вы являетесь.
«Когда однажды ум освобождается, тогда что является его обязанностью?»
Слово «обязанность» не применимо к такому уму. Само его существование оказывает взрывное воздействие на время, на прошлое. Именно это взрывное воздействием имеет самую высокую ценность. Человек, который остается в лодке и просит о помощи, хочет ее в образце прошлого, в области узнавания, а на это свободный ум не имеет никакого ответа, но та взрывчатая свобода действует на темницу времени.
«Я не знаю, что могу ответить на это. Я действительно пришел со своей женой из-за любопытства, но становлюсь глубоко озадаченным. В глубине души я серьезен, и я обнаруживаю это в первый раз. Многие из моего поколения отворачивались от признанных религий, но глубоко внутри есть религиозное чувство, и у него есть очень небольшая возможность для того, чтобы выйти наружу. Нужно пользоваться существующей возможностью».
Печаль из-за жалости к себе
Было прекрасное время года – стояла теплая весна. Солнце пригревало умеренно, поскольку легкий ветерок дул с севера, где горы покрыты белоснежным покрывалом. Дерево возле дороги, еще неделю назад голое, теперь покрыто молодыми зелеными листьями, которые блестели на солнце. Молодые листья выглядели очень хрупкими, нежными и маленькими в обширном пространстве ума, земли и синего неба. Все же за короткий промежуток времени они, казалось, заполнили пространство всех мыслей. Ветерок рассеял лепестки по земле, среди которых сидели несколько детей. Это были дети шоферов и других слуг. Они никогда не пойдут в школу, навсегда оставшись бедняками на этой земле, но среди упавших лепестков около грязной дороги дети были частью земли. Они были напуганы, увидев незнакомца, сидящего с ними, и внезапно замолчали. Прекратив играть с лепестками, они в течение нескольких секунд сидели неподвижно, как статуи. Но их глаза светились любопытством и дружелюбием.
В маленьком, заброшенном саду у обочины цвело множество ярких цветов. Среди листьев дерева в том саду в полдень ворона пряталась в тени от солнца. Ее тело опиралось на ветку, а перья прикрывали когти. Она звала или отвечала другим воронам, и в течение десяти минут в ее карканье было пять или шесть различных звуков. В ее арсенале, по всей видимости, было намного больше звуков, но в данный момент ее устроили эти несколько. Она была ярко-черной, с серой шеей, с необыкновенными глазами, которые никогда не были спокойными, с клювом твердым и острым. Она полностью расслабилась и в то же самое время оставалась полностью активной. Было удивительно, как ум полностью соединился с той птицей. Он не наблюдал за ней, хотя рассматривал каждую деталь, сам он не был птицей, поскольку не было никакого отождествления с ней, он был с птицей, с ее глазами и острым клювом, как море с рыбой. Он был с птицей, и все же он проходил сквозь нее и вне ее. Острый, агрессивный и испуганный ум вороны был частью ума, который охватывал моря и время. Этот ум был обширным, безграничным, вне всякой меры, и все же он осознавал малейшее движение глаз той черной вороны среди новых, блестящих листьев. Он осознавал падающие лепестки, но не имел никакого центра внимания, никакой точки, от которой можно было бы следить. В отличие от пространства, которое всегда имеет в себе что-нибудь: частицу пыли, земли или небес, – он был полностью пуст и являясь пустым, мог следить без причины. У его внимания не было ни корня, ни ветвей. Вся энергия была в той пустой неподвижности. Это не была энергия, созданная с намерением, которая скоро рассеется. Это была энергия всего начала, жизнь, что не имеет времени как окончания.
Несколько человек пришли вместе, и, как только каждый пытался изложить проблему, другие начинали объяснять ее и сравнивать с их собственными испытаниями. Но горе нельзя сравнивать. Сравнение порождает жалость к себе, и затем следует несчастье. Беду нужно встречать напрямую, не с мыслью, что ваше несчастье больше, чем несчастье других.
Теперь все они молчали, и через время один из них начал.
«Моя мать умерла несколько лет назад. Совсем недавно я потерял также моего отца, и я полон раскаянья. Он был хорошим отцом, и я должен был быть многим для него, кем я не был. Наши интересы не совпадали, соответствующие образы наших жизней отдаляли нас. Он был религиозным человеком, но мое религиозное чувство было не настолько самозабвенным.
Отношения между нами были часто натянутыми, но по крайней мере это были хоть какие-то отношения, а теперь, когда его нет, я убит горем. Мое горе – это не только раскаяние, но также и чувство внезапного одиночества. Прежде у меня никогда не было такого горя, и оно весьма острое. Что мне делать? Как я должен преодолеть его?»
Если позволите поинтересоваться, вы страдаете из-за вашего отца, или же горе возникает из-за отсутствия отношений, к которым вы привыкли?
«Я не совсем понимаю то, что вы имеете в виду», – ответил он.
Вы страдаете из-за того, что ваш отец умер, или из-за того, что вы чувствуете себя одиноким?
«Все, что я знаю, это то, что я страдаю и хочу освободиться от этого. Я действительно не понимаю, что вы имеете в виду. Объясните, пожалуйста?»
Это довольно просто, разве нет? Либо вы страдаете во имя вашего отца, то есть потому, что он наслаждался жизнью и хотел жить, а теперь он умер, либо вы страдаете, потому что имелся разрыв в отношениях, которые так долго были столь значимыми, и вы внезапно осознаете одиночество. А теперь, которое из них? Вы страдаете, конечно же, не из-за вашего отца, а потому что вы одиноки, и ваша печаль – это то, что приходит из-за жалости к себе.
«Что точно является одиночеством?»
Вы никогда не чувствовали себя одиноким?
«Да, я часто предпринимал прогулки в уединении. Я длительное время гуляю один, особенно по выходным».
Разве нет различия между чувством одиночества и просто быть одному, как на прогулке в одиночку?
«Если есть, то не думаю, что я знаю, что означает одиночество».
«Не думаю, что мы знаем, вообще что хоть что-нибудь означает, ну кроме как на словах», – добавил кто – то.
Вы никогда сами не испытали чувство одиночества, как вы могли бы испытывать зубную боль? Когда мы говорим об одиночестве, мы испытываем психологическую боль из-за него или просто используем слово, чтобы указать на что-то, что мы никогда сами не испытывали? Мы действительно страдаем или только думаем, что страдаем?
«Я хочу знать, что такое одиночество», – ответил он.
Вы подразумеваете, что вы хотите его описание. Это переживание того, что вы полностью изолированы, чувство невозможности зависеть от чего-нибудь, быть отрезанным от всех взаимоотношений. «Я», эго по его собственной природе постоянно строит стену вокруг себя, вся его деятельность ведет к изоляции. Осознавая свою изоляцию, оно начинает отождествлять себя с добродетелью, с Богом, с собственностью, с человеком, со страной или идеологией, но такое отождествление – это часть процесса изоляции. Другими словами, мы убегаем всеми возможными способами от боли одиночества, от чувства изоляции, и поэтому мы никогда непосредственно сами его не испытываем. Это не подобно тому, когда боишься чего-то там, за углом, и никогда не сталкиваешься с этим, никогда не выясняешь, какое оно, а всегда убегаешь и находишь спасение в ком-то или в чем-то, что только порождает больший страх. Вы никогда не чувствовали себя одинокими, отрезанными от всего, полностью изолированными?
«Я вообще понятия не имею, о чем вы говорите».
Тогда, если можно поинтересоваться, вы действительно знаете, что такое горе? Вы испытываете горе так же сильно и остро, как вы бы испытывали зубную боль? Когда у вас болит зуб, вы действуете, вы идете к дантисту, но, когда есть горе, вы убегаете от него через объяснение, веру, спиртное и так далее. Вы действуете, но ваше действие – это не действие, которое освобождает ум от горя, не так ли?
«Я не знаю, что делать, и именно поэтому я здесь».
Прежде, чем вы узнаете, что делать, не должны ли вы выяснить, что такое горе фактически? Разве вы просто не сформировали идею, суждение о том, что такое горе? Конечно же, побег, оценка, страх мешают вам переживать его напрямую.
Когда вы страдаете от зубной боли, вы не формируете о ней идеи и мнения, вы только чувствуете ее и действуете. Но здесь нет никакого действия, немедленного или отдаленного, потому что вы в действительности не страдаете. Чтобы переносить и понимать страдание, вы должны смотреть на него, вы не должны убегать.
«Мой отец ушел безвозвратно, и поэтому я страдаю. Что я должен сделать, чтобы быть недосягаемым для страдания?»
Мы страдаем, потому что не видим суть страдания. Факт и наше воображение относительно факта полностью отличаются, уводя в двух различных направлениях. Если можно спросить, вы обеспокоены фактом, действительностью или просто идеей страдания?
«Вы не отвечаете на мой вопрос, сэр, – настаивал он. – Что я должен делать?»
Вы хотите убежать от страдания или быть свободным от него?
Если вы просто хотите убежать, тогда таблетка, вера, объяснение, развлечение может «помочь» с неизбежными последствиями зависимости, страха и так далее. Но если вы желаете быть свободным от горя, вы должны прекратить убегать и осознавать его без суждения, без выбора.
Вы должны наблюдать его, изучать, знать все его сокровенные уловки, тогда вы не будете пугаться его, и больше не будет яда жалости к себе. С пониманием горя появляется свобода от него. Чтобы понимать горе, должно происходить фактическое его переживание, а не словесная фикция.
«Можно задать только один вопрос? – вмешался один из остальных. – Каким образом следует проживать обыденную жизнь?»
Как если бы вы жили в течение того единственного дня, в течение того единственного часа.
«Как?»
Если бы у вас был только один час, чтобы жить, что бы вы делали?
«Я действительно не знаю», – ответил он с тревогой.
Вы бы не организовали и исполнили то, что необходимо внешне, ваши дела, ваше желание и так далее? Вы бы не позвали вашу семью и друзей вместе и не попросили бы у них прощение за вред, который вам пришлось причинить им, и не простили бы их за всякий вред, который они могли бы причинить вам? Вы не умерли бы полностью по отношению ко всему, что связано с умом, с желаниями к миру? И если это можно сделать за час, тогда это также может быть сделано за дни и годы, которые остаются.
«Такое действительно возможно, сэр?»
Пробуйте это, и вы выясните.
Нечувствительность и сопротивление шуму
Море было спокойным, а горизонт ясным. Пройдет еще час или два прежде, чем солнце взойдет из-за холмов. Убывающая луна заставляла воды танцевать. Она была настолько яркой, что вороны в окрестности проснулись и закаркали, разбудив петухов. Через некоторое время вороны и петухи снова умолкли, было слишком рано даже для них. Стояла удивительная тишина. Это была не тишина, наступающая после шума, или задумчивое затишье перед штормом.
Это не был тишина «до и после». Ничто не двигалось, ничто не шевелилось среди кустарников. Была всеохватывающая тишина с ее проникающей интенсивностью. Это не было краешком тишины, но самой ее сущностью, и она выметала всякую мысль, всякое действие. Ум почувствовал эту неизмеримую тишину и сам стал тихим, или, скорее, передвигался в тишине без сопротивления его собственной деятельности.
Мысль не оценивала, не измеряла, не принимала тишину, она сама была тишиной. Медитация была непринужденной. Не было никакого медитирующего, не было мысли, преследующей цель, поэтому тишина была медитацией. Эта тишина имела собственное движение, и она проникала в глубины, в каждый уголок ума. Тишина была умом, мнение не стало тихим. Тишина бросила свое семя в самом центре ума, и хотя вороны и петухи снова объявляли рассвет, эта тишина никогда не закончится. Солнце теперь показывалось из-за холмов, длинные тени падали поперек земли, и сердце будет следовать за ними весь день.
Женщина, которая жила по соседству, была весьма молода, имела троих детей. Ее муж возвратится из офиса поздно после обеда, и после игр они все будут улыбаться ему через стену. Однажды она пришла с одним ребенком, чисто из любопытства.
Она мало что рассказала, да и было немного, что сказать. Она говорила о разных вещах: об одежде, автомобилях, образовании и выпивке, о клубной жизни и вечеринках. Среди холмов послышался шепот, но он исчез прежде, чем вы могли прислушаться к нему. За словами что-то скрывалось, но у нее не было времени, чтобы слушать. Ребенок стал беспокойным и неугомонным.
«Интересно, почему вы тратите впустую ваше время на таких людей? – спросил он, когда вошел. – Я знаю ее, светская бабочка, хороша на коктейльных вечеринках с определенным уровнем вкуса и денег, я удивлен, что она вообще пришла на встречу с вами. Явная трата вашего времени, но, возможно, она получит кое-какие уроки из этого. Вам, должно быть, знаком такой тип женщин: шмотки и драгоценности, а главный интерес к себе самой. На самом деле я пришел, чтобы поговорить о чем-то другом, конечно, но, увидев ее здесь, я довольно расстроился. Извините, что я заговорил о ней».
Моложавый мужчина с хорошими манерами и культурным голосом, он был педантичен, аккуратен и довольно суетлив. Его отец был известен в политической сфере. Он был женат и имел двух детей, и достаточно зарабатывал, чтобы сводить концы с концами. Он мог бы легко зарабатывать больше денег, сказал он, но это не стоило того. Он обучит детей в колледже, и после того им придется самим заботиться о себе. Он рассказывал о своей жизни, о капризах судьбы, взлетах и падениях его существования.
«Проживание в городе стало для меня кошмаром, – продолжал он. – Шум большого города беспокоит меня невероятно. Детский гам в доме это уже достаточно плохо, но рев города, с его автобусами, автомобилями и трамваями, стук, который слышится при строительстве новых зданий, соседи с их ревущим радио – вся отвратительная какофония из шума совсем меня разрушает и разбивает. Кажется, я не могу приспособиться к нему. Мой ум страдает из-за этого, и даже физически шум мучит меня. Ночью я запихиваю что-нибудь себе в уши, но даже тогда я знаю, что шум есть. Я не совсем „больной“ еще, но стану им, если не сделаю что-нибудь с этим».
Почему вы думаете, что шум оказывает такое воздействие на вас? Разве шум и тишина не связаны с друг другом? Есть ли шум без тишины?
«Все, что я знаю, так это то, что тот шум, почти сводит меня с ума».
Предположим, что вы слышите постоянный лай собаки ночью. Что происходит? Вы приводите в движение механизм сопротивления, верно? Вы сражаетесь с шумом собаки. Сопротивление указывает на чувствительность?
«Я имею много таких сражений, не только с шумом собак, но и с шумом радио, шумом детей в доме и так далее. Мы живем на сопротивлении, не так ли?»
Вы действительно слышите шум или же только осознаете то волнение, которое он создает в вас и которому вы сопротивляетесь?
«Я не совсем понимаю вас. Шум тревожит меня, и, естественно, что ты сопротивляешься причине тревоги. Разве сопротивление не естественно? Мы сопротивляемся почти всему, что является болезненным или печальным».
И в то же самое время мы приступаем к взращиванию радостного, прекрасного. Мы не сопротивляемся ему, хотим больше. Именно только неприятным, тревожащим вещам мы сопротивляемся.
«Но, как я сказал, разве это не совершенно естественно? Все мы инстинктивно так поступаем».
Я не говорю, что это ненормально, это так, повседневный факт. Но, сопротивляясь неприятному, уродливому, тревожащему и принимая только то, что является радостным, мы не вызываем постоянный конфликт? И не приводит ли конфликт к отупению, нечувствительности? Этот двойной процесс принятия и отвержения делает ум эгоцентричным в его чувствах и действиях, верно?
«Но что делать?»
Давайте поймем проблему, и, возможно, такое понимание вызовет его собственное действие, в котором нет никакого сопротивления или конфликта. Разве конфликт, внутренний и внешний, не делает ум эгоцентричным и поэтому нечувствительным?
«Я думаю, что понимаю, что вы подразумеваете под эгоцентричностью. Но что вы подразумеваете под чувствительностью?»
Вы чувствительны к красоте, не так ли?
«Это одно из проклятий моей жизни. Для меня почти болезненно видеть что-то прекрасное, смотреть на закат над морем или на улыбку ребенка, или на красивое произведение искусства. Это вызывает на моих глазах слезы. С другой стороны, я ненавижу грязь, шум и неопрятность. Время от времени я едва могу вынести выход на улицу. Контрасты разрывают меня внутри на части, и, пожалуйста, поверьте мне, я не преувеличиваю».
Но неужели это чувствительность, когда ум восхищается прекрасным и застывает в ужасе от уродливого? Сейчас мы не рассматриваем, что есть красота и что есть уродство. Когда существует противопоставленный конфликт, возвышенная оценка одного и сопротивление другому, присутствует ли здесь чувствительность вообще? Естественно, везде, где имеется конфликт, трение, имеется и искажение. Разве нет искажения, когда вы склоняетесь к красоте и сжимаетесь от уродства? При сопротивлении шуму вы не взращиваете нечувствительность?
«Но как мириться с тем, что отвратительно? Невозможно терпеть дурной запах, верно?»
Существует грязь и нищета городской улицы и красота сада. Оба они – факты, действительность. При сопротивлении одному не станете ли вы нечувствительным к другому?
«Я понимаю, что вы имеете в виду, и что тогда?»
Будьте чувствительны к обоим фактам. Вы когда-либо пробовали слушать шум, слушать его, как слушали бы музыку? Но, наверно, никто никогда вообще не слушает что-либо. Вы не можете слушать то, что слышите, если вы сопротивляетесь этому. Чтобы слушать, должно присутствовать внимание, а, где имеется сопротивление, нет никакого внимания.
«Как мне научиться слушать с тем, что вы называете вниманием?»
Как вы смотрите на дерево, на красивый сад, на солнце на воде или на листик, трепещущий на ветру?
«Я не знаю, я просто люблю смотреть на такие вещи».
Вы осознаете себя, когда смотрите на что-либо подобным образом?
«Нет».
Но вы осознаете, когда сопротивляетесь тому, что вы видите.
«Вы просите меня, чтобы я слушал шум, как если бы любил его, не так ли? Хорошо, я не люблю это, и не думаю, что вообще возможно любить. Вы не можете полюбить уродливого, зверского персонажа».
Такое возможно, и это было сделано. Я не предлагаю, чтобы вы полюбили шум, но разве не возможно освободить ум от всякого сопротивления, от всякого конфликта? Каждая форма сопротивления усиливает конфликт, а конфликт приводит к нечувствительности. А, когда ум нечувствителен, тогда красота – только бегство от уродства. Если красота – просто противоположность, то это не красота. Любовь – это не противоположность ненависти. Ненависть, сопротивление, конфликт не порождают любовь. Любовь – это не сознательная деятельность. Это кое-что, что вне пределов области ума. Слушание – это также акт внимания, как и наблюдение. Если вы не будете осуждать шум, вы обнаружите, что он прекратил беспокоить ум.
«Я начинаю понимать то, что вы имеете в виду. Я попробую, как только выйду из комнаты».
Свойство простоты
Омытые дождем холмы искрились в утреннем солнце, и небо позади них было ярко-голубым. Долина, полная деревьев и ручьев, расположилась высоко среди холмов. Не слишком много людей жили там, и присутствовала чистота одиночества. Там было множество белых зданий с соломенными крышами и многочисленные козы и рогатый скот. Но долина была вне дороги, и обычным способом вам не обнаружить ее, если только вы не знаете или вам не скажут о ее существования. У входа в нее проходила непыльная дорога, и, как правило, никто не входил в долину без какой-то определенной цели. Она была неиспорченной, изолированной и удаленной, но тем утром казалась особенно чистой в своем уединении, и дожди смыли пыль многих дней. Камни на холмах оставались все еще влажными в утреннем солнце, и сами холмы, казалось, наблюдали, ожидали. Они простирались с востока на запад, и солнце вставало и садилось среди них. Один такой холм возвышался на фоне синего неба подобно храму, высеченному из живого камня, квадратный и роскошный. Дорожка прокладывала свой извилистый путь от одного конца долины до другого, и в определенной точке по этой дорожке можно было заметить изваяние в виде холма. Установленный чуть далее, чем другие холмы, он был более темный, более тяжелый, наделен великой силой. Около дорожки нежно журчал ручей, протекая в восточном направлении к солнцу, и широкие колодцы были наполнены водой, в которой содержалась надежда на лето и далее. Бесчисленные лягушки создавали громкий шум по всему протяжению того тихого ручья, а большая змея пересекла дорожку. Она совсем не спешила и передвигалась лениво, оставляя след в мягкой, сырой земле. Почуяв человеческое присутствие, она остановилась, а ее черный, разветвленный язык выбрасывался туда и обратно из заостренного рта. Через время она возобновила свое путешествие в поисках пищи и исчезла среди кустов и высокой, колыхающейся травы. В это прекрасное утро было приятно находиться под большим манговым деревом, которое стояло рядом с открытым колодцем. В воздухе стоял аромат недавно омытых листьев и запах манго. Солнце не проникало через густую листву, и вы могли сидеть там, на плите скалы, которая в течение долгого времени оставалась все еще влажной.
И долина, и дерево существовали в уединении. Эти горы были одними из самых старых на земле, и поэтому тоже знали, что значит быть уединенными и далекими. Одиночество грустно с подползающим желанием быть в связи, не быть отрезанным, но это чувство отдаленности, уединение было связано со всем, было частью всех вещей. Вы не осознавали, что одни, потому что были деревья, камни, журчащая вода. Вы только осознаете свое одиночество, но не уединение, и когда вы познаете его, то становитесь действительно одиноким. Горы, ручьи, тот человек, проходящий мимо, были все частью этого одиночества, чья чистота содержала в себе всю нечистоту, но не была загрязнена ею. Но нечистота не могла разделить его одиночество. Именно нечистота познает его, она обременена горем и болью существования. Сидя там, под деревом, когда большие муравьи пересекали вашу ногу, в том неизмеримом одиночестве присутствовало движение бесконечной вечности. Это не было движение, охватывающее пространство, но движение в пределах его самого, пламя в пределах пламени, свет в пределах пустоты света. Это было движение, которое никогда не остановится, поскольку оно не имело никакого начала и поэтому никакой причины закончиться. Это было движение, которое не имело направления, и таким образом охватывало космос. Там, под деревом, само время стояло неподвижно, подобно горам, и это движение охватывало его и шло за его пределы, так что время никогда не могло настигнуть движение. Ум никогда не мог прикоснуться его краешка, но ум был этим движением. Наблюдатель не мог угнаться за ним, поскольку он был способен только следовать за его собственной тенью и за словами, которые прикрывали ее. Но под тем деревом, в этом уединении не было ни наблюдателя, ни его тени.
Колодцы были все еще полны, горы все еще наблюдали и ждали, а птицы все еще влетали и вылетали из листвы.
В освещенной солнцем комнате сидел какой-то мужчина, его жена и их друг. Там не было стульев, а лишь соломенная циновка на полу, и мы все уселись на ней. Из двух окон одно было видом на обветренную глухую стену, а через другое были видны несколько кустарников, которые нуждались в поливе. Один был цветах, но без аромата. Муж и жена были довольно зажиточные и имели взрослых детей, которые жили самостоятельно. Он был на пенсии, и они имели небольшой собственный участок за городом. Они редко приезжали в город, сказал он, но специально приехали, чтобы послушать беседы и обсуждения. В течение трех недель встреч никто не коснулся их особой проблемы, и поэтому они снова здесь. Их друг, пожилой, лысеющий, седовласый мужчина жил в городе. Он был известным адвокатом с превосходной практикой.
«Я знаю, что вы не одобряете нашу профессию, и иногда я думаю, что вы правы, – сказал адвокат. – Наша профессия не такая, какой она должна быть, а какая профессия такая? Три профессии: адвокат, солдат и полицейский, как вы говорите, вредны для человека и позор для общества, а я включил бы и политика. Занимаясь мой профессией, я не могу так поздно оставить ее, хотя много размышлял над этим вопросом. Но я здесь не для того, чтобы говорить об этом, хотя я бы очень хотел воспользоваться возможностью так сделать. Я пришел с моими друзьями, потому что их проблема также интересует и меня».
«То, о чем мы хотим говорить, довольно сложно, по крайней мере, насколько я понимаю, – сказал муж. – Мой друг, адвокат, и я интересовались много лет религиозными вопросами, не просто обрядностью и убеждающими верованиями, а кое-чем намного большим, чем обычные атрибуты религий. Говоря за себя самого, я могу сказать, что медитировал в течение множества лет над различными вопросами, имеющими отношение к внутренней жизни, и я всегда обнаруживаю, что блуждаю по кругу. В данный момент я не хочу говорить о назначении медитации, а разобраться с вопросом о простоте. Я чувствую, нужно быть простым, но я не уверен, что понимаю, что такое простота. Как и большинство людей, я очень сложное существо, и возможно ли стать простым?»
Стать простым означает продолжать быть в сложности. Невозможно стать простым, а нужно приближаться к сложности с простотой.
«Но как может ум, который является очень сложным, подходить к какой-то проблеме просто?»
Быть простым и становиться простым – два совершенно разных процесса, каждый из которых ведет в разном направлении. Только, когда желание стать заканчивается, есть действие бытия. Но прежде, чем мы вникнем во все это, можно поинтересоваться, почему вы чувствуете, что должны обладать качеством простоты? Каков мотив за этим побуждением?
«На самом деле, я не знаю. Но жизнь становится все более и более сложной, идет более сильная борьба, с нарастающим безразличием и разрастающейся поверхностностью. Большинство людей живет на поверхности и делает из этого много шума, и моя собственная жизнь не очень глубока, поэтому я чувствую, что должен стать простым».
Простой во внешнем проявлении или внутри?
«И так, и так».
Является ли внешнее проявление аскетизма – иметь мало одежды, есть только один раз в день, обходиться без обычного комфорта и так далее – признаком простоты?
«Внешний аскетизм необходим, не так ли?»
Мы обнаружим истинность или ошибочность этого через время. Вы думаете, что это простота загромождать ум верованиями, желаниями и их противоречиями, завистью и жаждой власти? Есть ли простота, когда ум поглощен его собственным продвижением в добродетели? Является ли поглощенный ум простым умом?
«Когда вы ставите вопрос таким образом, то становится очевидным, что это не простой ум. Но как уму можно очиститься от его накоплений?»
Мы еще не дошли до того момента, не так ли? Мы видим, что простота это не вопрос внешнего проявления, и что, пока ум переполнен знаниями, опытами, воспоминаниями, он не прост в действительности. Тогда, что такое простота?
«Я сомневаюсь, что смогу дать правильное ее определение. Такие вещи очень трудно передать словами».
Мы же не ищем определение, верно? Мы найдем правильные слова, когда будем иметь чувство простоты. Поймите, что одна из наших трудностей в том, что мы пытаемся найти адекватное словесное выражение, не прочувствовав качество, сущность явления. Мы вообще когда-либо чувствуем что-нибудь напрямую? Или мы чувствуем все через слова, через концепции и определения? Мы когда-либо смотрим на дерево, на море, на небо, не формируя слова, не помечая их?
«Но как почувствовать характер или качество простоты?»
Разве сами вы не мешаете себе почувствовать ее характер, требуя метод, который вызовет ее? Когда вы голодны, и перед вами стоит пища, вы же не спрашиваете «Как мне есть?» «Как» – это всегда отклонение от факта. Чувство простоты не имеет никакого отношения к вашим мнениям, словам и умозаключениям относительно этого чувства.
«Но ум, со всеми его сложностями, всегда вставляет то, что, как он думает, он знает о простоте».
Что мешает ему пребывать с чувством. Вы когда-либо пробовали пребывать с чувством?
«Что вы подразумеваете под пребыванием с чувством?»
Вы пребываете с чувством удовольствия, не так ли? Испытав его, вы стараетесь удержаться за него, вы планируете продолжение его и так далее. А сейчас, можно ли пребывать с чувством, представленным словом «простота»?
«Мне кажется, что я знаю, какое это чувство, так что я не могу оставаться с ним».
Существует ли чувство отдельно от реакций, пробужденных словом «простота»? Существует ли чувство отдельно от слова, термина, или же они неотделимы? Само чувство и его обозначение почти одновременны, не так ли? Слово всегда создается, составляется, но чувство – нет, и очень трудно отделить чувство от слова.
«А такое вообще возможно?»
Неужели невозможно чувствовать сильно, чисто, без искажения? Чтобы чувствовать сильно относительно чего-либо, относительно семьи, относительно страны, относительно причины, сравнительно легко. Интенсивное чувство или энтузиазм могут возникать, например, через отождествление себя с верой или идеологией. Об этом известно. Можно увидеть стаю белых птиц в голубом небе и почти упасть в обморок от интенсивного чувства такой красоты, или можно отпрянуть от ужаса жестокости человека. Все подобные чувства пробуждаются словом, сценой, поступком, объектом. Но разве нет интенсивности чувства без объекта? И разве это чувство несравнимо огромное? Тогда это чувство или кое-что совсем другое?
«Боюсь, я не знаю, о чем вы говорите, сэр. Я надеюсь, что вы не возражаете, что я вам об этом говорю».
Нисколько. Существует ли состояние без причины? Если существует, то можно ли прочувствовать его, не на словах или теоретически, а фактически осознать состояние? Чтобы быть таким образом остро осознающим, словесное выражение в любой форме и всякое отождествление со словом, с памятью должны полностью прекратиться. Существует состояние без причины? Разве любовь не такое состояние?
«Но любовь чувственна, и кроме того она божественна».
Мы снова возвратились в то же самое запутанное состояние, не так ли? Делить любовь на ту и эту – это по-мирски. От этого разделения получается выгода. Любить бессловесно – без моральной преграды вокруг нее – это состояние сострадания, которое не пробуждено объектом. Любовь – это действие, и к тому еще и реакция. Действие, рожденное реакцией, только порождает конфликт и горе.
«Если можно так выразиться, сэр, это мне не по зубам. Позвольте мне быть простым, и затем, возможно, я пойму глубинное».