2 Комментарии к жизни. Книга 1

Поиск истины

   Он преодолел очень длинный путь: тысячи миль на корабле и самолете. Он говорил только на родном языке и с огромнейшим трудом приспосабливался к этой новой и неспокойной окружающей действительности. Он был совершенно непривычен к этому виду питания и к этому климату. Он родился и вырос на очень далекой высоте, поэтому влажность и высокая температура сказывались на нем. Он был начитанным человеком, ученым, и сам написал некоторые вещи. Ему, казалось, были хорошо знакомы и восточные, и западные философские учения, но сам он был римским католиком. Он сказал, что его давно не удовлетворяло все это, но так продолжалось из-за его семьи. Его брак был, как могли бы посчитать, счастливым, и он любил обоих своих детей. Они учились в колледже, теперь уже в той далекой стране, и у них было блестящее будущее.
   Но эта неудовлетворенность в отношении его жизни и поступков постоянно нарастала с течением лет, и несколько месяцев назад она достигла предела. Он оставил свою семью, сделав все необходимое для своей жены и детей, и теперь он был здесь. У него было достаточно денег, только чтобы продержаться, и он приехал, чтобы найти Бога. Он сказал, что с душевным равновесием у него все в порядке и что его цель была ясна ему.
   Душевное равновесие – это не явление, которое можно оценить по тому, расстроены ли вы или успешны. Преуспевающие могут быть неуравновешенными, а расстроенные становятся ожесточенными и циничными или находят спасение в некой самоспроецированной иллюзии. Уравновешенность не находится в руках аналитиков. Вписывание в нормы не обязательно указывает на равновесие. Сама норма может быть продуктом неуравновешенной культуры. Жадное общество с его образцами поведения и нормами является неуравновешенным, неважно, придерживается ли оно правых или левых, проявлена ли эта жадность в государстве или в его гражданах. Уравновешенность – это нежадность. Идея относительно уравновешенности и неуравновешенности находится все еще в пределах поля мысли и поэтому не может быть оценена. Непосредственно мысль, обусловленный отклик с его стандартами и суждениями не истина. Истина – это не идея или умозаключение.

   Разве бога можно обнаружить, ища его? Вы можете проникнуть в непостижимое? Чтобы найти, вы должны знать то, что вы ищете. Если вы ищете, чтобы найти, то, что вы находите, будет собственной проекцией, это будет тем, чего вы желаете. А создание желания – не есть истина. Искать истину – значит отрицать ее. Истина не имеет никакого постоянного местонахождения, нет никакого проторенного пути, никакого путеводителя к ней, и слово – не истина. Разве истина должна быть найдена в определенном месте, в особом климате, среди конкретных людей? Разве она здесь, а не там? Разве только этот путеводитель приведет к истине, а другого нет? И вообще есть ли путеводитель? Когда правда разыскивается, то, что найдено, может только быть результатом невежества, так как сам поиск порожден невежеством. Вы не можете найти действительность, необходимо остановиться и позволить действительности быть.
   «Но если я не смогу найти не имеющее названия? Я приехал в эту страну, потому что здесь есть более тонкое восприятие искомого. Материально здесь можно быть более свободным: нет потребности иметь так много вещей. Здесь как нигде больше имеющееся имущество не пересиливает. Частично вот поэтому уходят в монастырь. Но уход в монастырь есть психологический побег, и, поскольку я не хочу попасть в строгую изоляцию, я здесь проживаю свою жизнь, чтобы найти не имеющее названия. Способен ли я обнаружить это?»
   Разве дело в способности? Разве способность не подразумевает следование специфическому курсу действия, предопределенного пути, со всеми необходимыми приспособлениями? Когда вы задали тот вопрос, разве вы не спрашивали о том, есть ли у вас, обыкновенного человека, необходимые качества, чтобы получить желаемое? Конечно, ваш вопрос подразумевает, что только исключительные находят правду, а не обыкновенный человек. Разве истина даруется только немногим, исключительно интеллектуально развитым? Почему мы спрашиваем, способны ли мы обнаружить ее? Мы имеем образец, пример человека, который, как предполагается, обнаружил истину, и образец, будучи вознесенным высоко над нами, порождает в нас неуверенность. Таким образом, образец приобретает большую значимость, происходит соревнование между образцом и непосредственно нами. Нам тоже ужасно хочется быть рекордсменами. Не возникает ли вопрос «Способен ли я?» из сознательного или подсознательного сравнения с тем, чем вы являетесь, и тем, что вы считаете за образец?
   Почему мы сравниваем себя с идеалом? А приносит ли сравнение понимание? Действительно ли идеал отличается от нас самих? Разве это – не самопроецирование, самодельная модель, и не поэтому ли это мешает пониманию нас самих, какие мы есть? Разве сравнение – не уклонение от понимания нас самих? Есть так много способов сбежать от себя, и один из них – это сравнение. Естественно, что без понимания себя поиск так называемой действительности – это побег от себя. Без самопознания бог, которого вы ищете, – это бог иллюзии, а иллюзия неизбежно несет с собой конфликт и печаль. Без самопознания не может быть никакого правильного размышления, и к тому же, всякое знание есть невежество, которое может вести только к беспорядку и разрушению. Самопознание – это не окончательная цель, это – единственный способ, открывающий неиссякаемое.
   Разве самопознание не чрезвычайно трудно, и разве не потребуется для этого очень долгое время?
   Самая концепция, что самопознание трудно достижимо, – это помеха для самопознания. Можно порекомендовать? Не думайте, что это будет трудно, или что это займет время. Не предопределяйте то, что есть и чего нет. Приступайте. Самопознание должно быть обнаружено в ходе взаимоотношений, и весь этот процесс есть взаимоотношения. Самопознание не появляется в самоизоляции, в отдалении. Отказ от взаимоотношений – это смерть. Смерть – это окончательное сопротивление. Сопротивление, которое является подавлением, заменой или возвышением в любой его форме, есть помеха для потока самопознания. Но сопротивление должно быть обнаружено во взаимоотношениях, в действиях. Сопротивление, активное или пассивное, с его сравнениями и суждениями, его приговорами и отождествлениями, является отрицанием того, что есть. То, что есть, скрыто, и осознание скрытого, без всякой необходимости выбора, является раскрытием этого. Этот раскрытие – начало мудрости. Мудрость важна для того, чтобы возникло неизвестное, неиссякаемое.

Чувствительность

   Это был прекрасный сад, с лужайками в виде углублений и со старыми тенистыми деревьями. Дом был большой, с просторными комнатами, грациозный и хорошо спроектированный. Деревья служили пристанищем множеству птиц и белок. К фонтану прилетали птицы любого вида, иногда орлы, но большей частью вороны, воробьи и шумные попугаи. Дом и сад находились в отдалении, более того, они были огорожены высокими белыми стенами. В пределах этих стен было приятно, а вне их стоял шум дороги и деревни. Дорога проходила мимо ворот, и через несколько ярдов по той дороге, в предместьях большого города, располагалась деревня. Деревня была грязной, с открытыми канавами по ее главному узкому переулку. Здания были покрыты соломой, а передние ступеньки украшены. В переулке играли дети. Несколько ткачей протянули длинные пряди нитей ярких расцветок, чтобы делать ткань, и группа детей наблюдала за их работой. Это была веселая, яркая, шумная и имеющая свой запах сцена. Сельчане недавно искупались, и на них почти не было одежды, так как климат был теплый. К вечеру некоторые из них напились и стали шумными и грубыми.
   Прекрасный сад отделяла только тонкая стена от пульсирующей деревни. Отрицать уродство и придерживаться красоты значит быть нечувствительным. Культивирование противоположности извечно сужает ум и ограничивает сердце. Добродетель не является противоположностью, а если она имеет противоположность, то прекращает быть добродетелью. Осознавать красоту той деревни означает быть чувствительным к зеленому, цветущему саду. Мы хотим знать только о красоте, и мы отстраняемся от того, что некрасиво. Это подавление лишь воспитывает нечувствительность, оно не дает оценку красоты. Добро находится не в саду, далеко от деревни, а в чувствительности, которая находится вне обоих. Отрицание или отождествление приводит к ограниченности, которая нечувствительна. Чувствительность – не качество, которое тщательно лелеется умом, а то, которое только может отделять одно от другого и доминировать. Есть добро и зло, но преследование одного и избежание другого не ведет к той чувствительности, которая необходима для бытия действительности.
   Действительность – не противоположность иллюзии, ложного, и, если вы попробуете приблизиться к ней, как к противоположности, она никогда не возникнет. Действительность может быть только, когда противоположности перестают быть. Осуждать или отождествлять значит порождать конфликт противоположностей, а конфликт только порождает дальнейшее противоречие. Факт, к которому подходишь бесстрастно, не отрицая или оправдывая, не вызывает конфликт. Факт сам по себе не имеет никакой противоположности. Он имеет противоположность только тогда, когда появляется радостное или настороженное отношение к нему. Именно это отношение воздвигает стены нечувствительности и уничтожает действие. Если мы предпочитаем оставаться в саду, появляется противление деревне, а где есть противление, там не может быть никакого действия и по отношению к саду, и по отношению к деревне. Может быть деятельность, но не действие. Деятельность базируется на идее, а действие – нет. Идеи имеют противоположности, а движение в пределах противоположностей есть просто деятельность, какой бы ни была она длительной или сменяющейся. Деятельность никогда не может быть освобождающей.
   Деятельность имеет прошлое и будущее, а действие не имеет. Действие всегда в настоящем и поэтому переживаемое нами сейчас. Преобразовывание – это деятельность, а не действие, и тому, что преобразовано, требуется дальнейшее преобразование. Преобразовывание – это бездействие, деятельность, появившаяся как противоположность. Действие происходит от мгновения до мгновения, и, хотя это достаточно странно, оно не имеет никакого свойственного ему противоречия. Деятельность же, хотя она может казаться беспрерывной, полна противоречий. Революционная деятельность пронизана противоречиями и поэтому никогда не является освободительной. Конфликт, необходимость выбора – никогда не станут фактором освобождения. Если есть выбор, тогда есть деятельность, а не действие из-за того, что выбор базируется на идее. Ум может увлечься деятельностью, но он не может действовать. Действие возникает из совершенно другого источника.
   Луна появилась над деревней, создавая тени в саду.

Человек и общество

   Мы шли по кишащей людьми улице. Тротуары отяжелели под людской массой, а наши ноздри наполнял запах выхлопа автомобилей и автобусов. Магазины демонстрировали множество дорогостоящих и дешевых вещей. Небо было бледно-серебристым, и, когда мы вышли из оживленной улицы, в парке оказалось приятно. Мы пошли в глубь парка и сели.
   Он говорил, что это государство, с его милитаризацией и законодательством, поглощало человека как индивидуальность почти всюду и что поклонение государству теперь занимало место поклонению богу. В большинстве стран государство проникало в личную жизнь свои граждан. Им указывали, что читать и что думать. Государство шпионило за своими гражданами, присматривая за ними свысока, продолжая функцию церкви. Оно стало новой религией. Раньше человек был рабом церкви, а теперь стал рабом государства. До этого церковь, а теперь государство контролировало его образование, и никто из них не был заинтересован в освобождении человека.
   Каково отношение человека к обществу? Очевидно, общество существует для человека, а не наоборот. Общество существует на благо человека. Оно существует, чтобы дать свободу индивидууму, чтобы у него была возможность пробудить в себе наивысший интеллект. Этот интеллект – не простое культивирование техники или знания; он должен соприкасаться с той творческой действительностью, которая не дана поверхностному уму. Интеллект – это не совокупный результат, а свобода от прогрессивного достижения и успеха. Интеллект никогда не находится в бездействии, его нельзя скопировать и подогнать под стандарты и, следовательно, нельзя преподавать. Интеллект нужно искать в свободе.
   Коллективная воля и ее проявление, которое является обществом, не дают индивидууму эту свободу, так как общество, не будучи живым существом, находится вечно в статике. Общество составлено, соединено воедино для удобства человека. Оно не имеет никакого собственного независимого устройства. Люди могут захватить общество, руководить им, формировать его, тиранизировать над ним в зависимости от их психологического состояния. Но общество – это не хозяин человека. Оно может влиять на него, но человек всегда ломает его. Конфликт между человеком и обществом существует потому, что человек в конфликте с собой. А конфликт происходит между тем, что является неподвижным, и тем, что живет. Общество – внешнее выражение человека. Конфликт между человеком и обществом есть конфликт в нем самом. Этот конфликт, внутри и снаружи, будет вечно существовать, пока не пробужден наивысший интеллект.
   Мы социальные объекты, так же как индивидуумы, мы граждане, так же как люди, отдельные «становящие» в горе и удовольствии. Если мы хотим мира, мы должны понять, что значит правильные отношения между человеком и гражданином. Конечно, государство предпочло бы, чтобы мы были полностью гражданами, но это глупость правительств. Сами мы хотели бы передать человека во власть гражданину, потому что быть гражданином легче, чем быть человеком. Быть хорошим гражданином значит функционировать эффективно в пределах норм данного общества. От гражданина требуются продуктивность и соответствие нормам, поскольку они закаляют его, делают его безжалостным. После этого он способен принести человека в жертву гражданину. Хороший гражданин не обязательно хороший человек. Но хороший человек обязан быть законопослушным гражданином, и не только какого-то одного общества или страны. Поскольку он, прежде всего хороший человек, его действия не будут антиобщественными, он не пойдет против другого. Он будет жить в сотрудничестве с другими хорошими людьми. Он не будет искать авторитет, поскольку для него нет никакого авторитета. Он будет способен к продуктивной деятельности без жестокости. Гражданин будет пытаться принести человека в жертву, но человек, ищущий наивысшие знания, естественно избежит глупости гражданина. Таким образом, государство ополчится против хорошего человека, человека с интеллектом. Но этот человек свободен от всех правительств и государств.
   Интеллектуальный человек создаст хорошее общество. Но хороший гражданин не положит начало обществу, в котором появится человек с высочайшим интеллектом. Конфликт между гражданином и человеком неизбежен, если преобладает гражданин. И любое общество, которое преднамеренно унижает человека, обречено. Согласие между гражданином и человеком появляется только тогда, когда психологический процесс в человеке понят. Государство, существующее общество не заинтересованы во внутреннем мире человека, а только во внешнем его проявлении, в гражданине. Оно может отрицать внутреннего человека, но он всегда одолевает внешнего, нарушая ловко разработанные гражданином планы. Государство жертвует настоящим ради будущего, вечно охраняя себя для будущего. Оно расценивает будущее, а не настоящее как существенно важное. Но для человека с высочайшим интеллектом настоящее, «сейчас», а не «завтра» имеет самое важное значение. То, что есть сейчас, можно понять только после исчезновения «завтра». Понимание того, что есть, приводит к преобразованию в непосредственном настоящем. Именно это преобразование имеет наивысшее значение, а не то, как примирить гражданина с человеком. Когда такое преобразование получается, конфликт между человеком и гражданином прекращается.

«Я»

   Напротив сидел человек, имеющий положение и власть. Он хорошо осознавал это, поскольку его внешность, его жесты, его поведение заявляли о его важности. В правительстве он занимал высокий пост, и люди вокруг него раболепствовали. Громким голосом говорил он кому-нибудь, что возмутительно было тревожить его по какой-то проблеме нижестоящих по должности. Он громогласно сообщал о делах его рабочих, и слушатели поглядывали на него тревожно и с опаской. Мы летели высоко над облаками, на высоте восемнадцать тысяч футов. Через промежутки в облаках было видно синее море. Когда облака немного расступались, можно было увидеть горы, покрытые снегом, острова и широкие открытые заливы. Как далеки и насколько красивы были уединенные дома и маленькие деревеньки! С гор к морю спускалась река. Она текло мимо очень большого города, задымленного и унылого, где вода в ней становилась загрязненной, но немного дальше она вновь была чистой и искрящейся. В нескольких местах от меня сидел офицер в униформе, уверенный и отстраненный, его грудь была украшена лентами. Он принадлежал отдельному классу, который существует во всем мире.
   Почему происходит так, что мы жаждем быть признанными, быть повышенными по службе, быть награжденными? Почему мы являемся такими снобами? Почему мы цепляемся за исключительность нашего имени, положения, достижений? Разве анонимность приводит к деградации и быть неизвестным презренно? Почему мы гонимся за известностью, популярностью? Почему мы недовольны нами такими, как мы есть? Почему мы боимся и стыдимся того, каковы мы, так что имя, положение и достижения становятся настолько существенными? Любопытно, насколько сильно желание быть признанным, быть встреченным аплодисментами. В восторге сражения свершаются невероятные вещи, за которые следует вознаграждение. За убийство такого же человека, как и мы, становятся героями. Благодаря привилегии, уму, способности и трудоспособности оказываешься где-нибудь около вершины, хотя вершина никогда не является вершиной, так как опьянение от успеха захватывает все больше и больше. Страна или бизнес – это вы сами. От вас зависят важные явления, вы – это власть. Организованная религия подсовывает положение, престиж и почесть. В ней вы – важная персона, обособленная и значительная. Или опять же вы становитесь учеником какого-нибудь учителя, гуру или мастера, или вы сотрудничаете с ними в их деле. Вы все еще значимы, вы представляете их интересы, вы разделяете с ними их ответственность, вы даете, а другие получают. Хотя, действуя от их имени, вы – всего лишь пешка. Вы можете надеть набедренную повязку или одежду монаха, но это вы делаете красивый жест, это вы отрекаетесь.
   Так или иначе, скрыто или явно, «я» подпитывается и поддерживается. Помимо его антиобщественных и вредных воздействий, зачем «я» еще должно самоутвержаться? Хотя мы и так живем в суматохе и печали, с мимолетными удовольствиями, зачем «я» цепляется за внешнее и внутреннее удовлетворение, за поиски его, которые неизбежно приносят боль и страдание? Жажда активной деятельности, как и пассивной, заставляет нас стремиться быть. Наше стремление заставляет нас чувствовать, что мы живы, что в нашей жизни есть цель, что мы постепенно избавимся от причин конфликта и горя. Мы чувствуем, что, если бы наша деятельность остановилась, мы были бы ничем, мы бы жили напрасно, вообще жизнь не имела бы никакого значения. Так что мы продолжаем вовлекаться в конфликты, в беспорядки, в антагонизм. Но мы также осознаем, что есть кое-что больше, что есть еще и иное, которое выше и вне всего этого страдания. Таким образом, мы находимся в постоянном сражении внутри нас самих.
   Чем больше внешняя показная пышность, тем больше внутренняя бедность. Но свобода от этой бедности – не набедренная повязка. Причина этой внутренней пустоты – желание стать, и делайте, что хотите, но эту пустоту никогда не заполнить. Вы можете убежать от нее грубым способом или с изяществом, но она, словно ваша тень, рядом с вами. Вы можете не хотеть заглянуть в эту пустоту, но, однако, она там. Декорации и отрицания, которые «я» использует, никогда не смогут скрыть эту внутреннюю бедность. Своими действиями, внутренними и внешними, «я» пробует заполнить себя, называя это опытом или давая этому иное название для собственного удобства и выгоды. «Я» никогда не будет анонимным, оно может надеть новую одежду, взять себе другое имя, но отождествление с чем-либо – в самой его сущности. Этот процесс отождествления мешает осознанию его собственной природы. Совокупный процесс отождествления создает «я», хорошее или плохое, и деятельность его всегда замкнута в себе, как бы обширна она ни была. Каждое стремление «я» быть или не быть – это отдаление от того, что есть. Кроме его имени, признаков, особенностей, имущества, что же является «я»? Останется ли что-нибудь от «я», самости, если убрать все его свойства? Именно это опасение быть ничем приводит «я» в деятельность. Но это есть ничто, это пустота.
   Если мы способны встать перед лицом той пустоты, быть с тем болезненным одиночеством, тогда страх полностью исчезает и происходит фундаментальное преобразование. Для того, чтобы это случилось, нужно переживать это небытие, чему препятствует переживающий. Если есть желание пережить эту пустоту, чтобы преодолеть ее, подняться выше, за пределы ее, тогда нет никакого переживания, так как «я» имеет продолжение как идентичность. Если переживающий имеет опыт, состояния переживания не достичь. Именно переживание того, что есть, без определения его названия дает свободу от того, что есть.

Вера

   Мы находились высоко в горах, там было очень сухо. Дождя не было в течение многих месяцев, и небольшие ручьи затихли. Сосны стали коричневого цвета, и некоторые уже погибли, но среди них гулял ветер. К горизонту, цепь за цепью, тянулись горы. Большая часть дикой жизни перешла к пастбищам попрохладней и получше, остались только белки и несколько соек. Были еще и другие птицы, поменьше, но они молчали в течение дня. Усохшая сосна стала белой по истечении многих лет. Она была красива даже в своей смерти, изящная и сильная, без тени сожаления. Земля стала тверда, а тропинки были каменистые и пыльные.
   Она сказала, что принадлежала нескольким религиозным обществам и наконец-то остановилась на одном. Она работала на этом обществе в качестве лектора и пропагандиста, практически по всему миру. Ради этой организации она оставила семью, комфорт и много чего другого, сказала она. Она приняла ее верования, ее доктрины и предписания, следовала за его лидерами и пробовала медитировать. Ее высоко ценили как члены организации, так и ее лидеры. Теперь же, продолжила она, услышав, что я сказал о верованиях, организациях, опасности самообмана и тому подобном, она ушла из этой организации и прекратила свою работу. Ее больше не интересовало спасение мира, она занимала себя своим маленьким семейством и его проблемами и лишь слегка интересовалась беспокойным миром. Она была склонна к ожесточенности, хотя внешне была доброй и щедрой. Она сказала, что, кажется, ее жизнь была потрачена впустую. После всего ее прошлого энтузиазма и дел где оказалась она? Что случилось с нею? Почему она была настолько унылая и утомленная и в ее возрасте озабочена такими тривиальными вещами?
   Как легко мы уничтожаем тонкую чувствительность нашего существа. Непрерывная борьба и спор, беспокойные побеги и страхи очень скоро притупляют ум и сердце. А хитрый ум быстро находит замену чувствительности к жизни. Развлечения, семья, политика, верования и боги занимают место ясности и любви. Ясность потеряна из-за знаний и веры, а любовь из-за ощущений. Разве вера привносит ясность? Разве крепкие сжимающие стены веры приводят к пониманию? Какова необходимость в верованиях, и разве они не загружают и без того переполненный ум? Понимание того, что есть, не требует веры, а лишь прямого восприятия, которое должно быть напрямую осознано, без вмешательства желания. Это желание создает беспорядок, а вера – распространение желания. Желание проникает в нас скрытыми путями, и без их понимания вера только усиливает конфликт, беспорядок и антагонизм. Другое название для веры – это доверие, а доверие – это также пристанище желания.
   Мы обращаемся к вере как средству для взаимодействия. Вера дает нам ту специфическую силу, которой обладает исключительность, поскольку большинство из нас заинтересовано во взаимодействиях, вера становится потребностью. Мы чувствуем, что не можем действовать без веры, потому что вера дает нам то, ради чего можно жить и работать. Для большинства из нас жизнь не имеет никакого другого смысла, кроме того, который придает вера. Вера приобретает большее значение, чем жизнь. Мы думаем, что жизнь нужно прожить в рамках веры, поскольку как можно действовать без неких норм? Поэтому наши действия базируются на идее или на ее результате. И тогда действие не столь же важно, как идея.
   Могут плоды ума, даже блестящие и утонченные, придать когда-либо полноту взаимодействию, привести к полному преобразованию в бытии личности и в социальном устройстве? Действительно ли идея – это средство для взаимодействия? Идея может вызвать некоторую последовательность действий, но это просто деятельность. А деятельность полностью отличается от действия. Именно в этой деятельности каждый пойман в ловушку, и, когда по какой-либо причине деятельность останавливается, тогда личность теряется, и жизнь становится бессмысленной и пустой. Мы осознаем эту пустоту, сознательно или подсознательно, и, таким образом, идея и деятельность становятся наиболее существенными. Мы заполняем эту пустоту верой, и деятельность становится опьяняющей потребностью. Ради этой деятельности мы будем отрекаться, мы будем приспосабливаться к любому неудобству, к любой иллюзии.
   Деятельность веры является запутывающей и разрушительной. Сначала она может казаться организованной и созидательной, но в ее следах остается конфликт и страдание. Каждый вид веры, религиозной или политической, мешает пониманию взаимоотношений, а без этого понимания не может быть никакого взаимодействия.

Молчание

   Машина была мощной и хорошо отлаженной. Она легко переезжала холмы, ехала без дребезжания, и датчики были в порядке. Дорога круто поднималась из долины и проходила между апельсиновыми садами и высокими, широко раскинувшимися деревьями грецкого ореха. С обеих сторон дороги сады простирались на полные сорок миль, до самого подножия гор. Становясь прямой, дорога проходила через один или два маленьких городишка, и затем продолжалась по открытой сельской местности, которая казалась ярко-зеленой от люцерны. И снова, извиваясь по многочисленным холмам, дорога наконец уходила в пустыню.
   Дорога стала ровной, гул двигателя тихим, а уличное движение было очень слабым. Возникало удивительное осознание сельской местности, изредка проезжавшего мимо автомобиля, дорожных знаков, чистого синего неба, собственного тела, сидящего в автомобиле. Ум затих. Но это не было спокойствием после утомления или расслаблением, это было внимательное умиротворение. Не было никакого умысла в молчании ума. Не было никакого наблюдателя этого спокойствия, переживающий полностью отсутствовал. Хотя отрывками велась беседа, в этой тишине не возникало никакого колебания. Слышался рев ветра, когда автомобиль несся вперед, и все-таки это спокойствие было неотделимо от шума ветра, от звука автомобиля и от произнесенного слова. У ума не было никакого воспоминания о предыдущем спокойствии, о той тишине, которую он знал до этого. Он не сказал: «Это есть спокойствие». Не было никакого словесного определения, которое является только признанием и подтверждением некоторого подобного опыта, поскольку не было никакого словесного определения этому, мысль отсутствовала. Никакой записи об этом не было, и поэтому мысль оказалась неспособна уловить эту тишину или подумать о ней, так как слово «тишина» не означает тишину. Когда нет подходящего слова, ум не может работать, поэтому переживающий не может зарегистрировать это как средство для дальнейшего удовольствия. В этом ощущении не было никакого процесса сбора информации и даже не было поиска приближенного значения или уподобления. Движение ума полностью отсутствовало.
   Автомобиль остановился у дома. Лай собаки, разгрузка автомобиля и общее волнение никоим образом не затрагивали эту необыкновенную тишину. Не было никакого волнения, и спокойствие продолжалось. Среди сосен гулял ветер, тени становились длинными, вдали среди кустарников кралась дикая кошка. В этой тишине было движение, и движение не было отвлечением. Не было никакого фиксированного внимания, чтобы быть отвлеченным. Отвлечение возникает, когда интерес перемещается с главного. Но в этой тишине было отсутствие заинтересованности, и не было никакого далекого ухода от действительности. Движение не происходило вне тишины, а было внутри нее. Это была неподвижность, не вызванная смертью, затуханием, а жизнью, в которой было полное отсутствие противоречия. Большинству из нас борьба между болью и удовольствием, побуждение к деятельности придает смысл жизни. А если это побуждение убрать, мы бы были в растерянности и скоро распались бы. Но эта неподвижность и ее движение были творчеством, вечно обновляющим себя. Это было движение, которое не имело никакого начала и никакого окончания. Это была вечность. Движение подразумевает время. Но здесь не существовало никакого времени. Время – это больше и меньше, близко и далеко, вчера и завтра. Но в этой неподвижности всякое сравнение прекращалось. Это не была тишина, которая заканчивается, чтобы начаться снова. Не было никакого повторения. Множественные уловки хитрого ума полностью отсутствовали.
   Если бы эта тишина была иллюзией, она бы имела какое-то отношение к уму. Ум либо отклонил бы ее, либо уцепился бы за нее, логически опроверг бы ее или с тонким удовлетворением отождествил бы себя с ней. Но так как он не имеет никакой взаимосвязи с этой тишиной, ум неспособен принять или отвергнуть ее. Ум может оперировать только собственными проецированиями, тем, что находится в нем самом. Но у него нет никакой взаимосвязи с вещами, которые не его собственного происхождения. Эта тишина не принадлежала уму, поэтому ум неспособен искусственно воссоздать ее или отождествить себя с ней. Содержание этой тишины нельзя измерить словами.

Отказ от богатства

   Мы сидели в тени большого дерева, любуясь зеленой долиной. Суетились дятлы, муравьи длинной очередью носились туда-сюда между двумя деревьями. С моря дул ветер, принося издали запах дыма. Горы были синими и сонными. Часто они казались такими близкими, но теперь они были далеко. Маленькая птица пила из небольшого водоема, образовавшегося из-за прохудившейся трубы. Две серых белки с большими густыми хвостами гонялись друг за другом вверх и вниз по дереву. Они то поднимались на вершину, то спускались вниз, несясь с безумной скоростью почти до земли, и затем поднимались снова.
   Когда-то он был очень богатым человеком, но отказался от своего богатства. Он обладал крупным имуществом и наслаждался грузом своей ответственности, поскольку он был щедрым и не слишком жестокосердным. Он давал без ограничений и забывал о том, что дал. Он был добр к своим помощникам, заботился об их благе и легко получал прибыль в мире, который прогибался от зарабатывания денег. Он отличался от тех, чьи счета в банке и инвестиции значительнее их самих, от тех, кто одинок и боится людей и их нужд, кто изолирует себя в специфической атмосфере собственного богатства. Он не был угрозой для своей семьи и при этом он не уступал легко, он имел много друзей, но не потому что был богат. Он рассказывал, что отрекся от своего имущества, потому что его вдруг осенило, какой совершеннейшей глупостью были его бизнес и богатство. Теперь у него не было ничего, кроме нескольких вещей, и он пробовал жить просто, чтобы понять жизнь, узнать, есть ли кроме потребностей физических кое-что еще.
   Довольствоваться немногим сравнительно легко, быть свободным от бремени земных вещей нетрудно, когда находишься в путешествии, в поисках чего-то. Необходимость внутреннего поиска избавляет от волнения о собственном имуществе, но быть свободным от внешних вещей не означает простую жизнь. Внешняя простота и порядок не обязательно означают внутреннее спокойствие и простодушие. Хорошо быть простым внешне, поскольку это действительно дает некоторую свободу, это жест прямоты. Но почему мы неизменно начинаем с внешней, а не с внутренней простоты? Для того чтобы убедить себя и других в нашем намерении? Почему мы должны убеждать себя? Освобождение от вещей требует интеллектуального развития, а не жестов и убеждений. Если осознать все значение многочисленных материальных благ, то это самое осознание освобождает, и тогда нет никакой потребности в драматических утверждениях и жестах. Так происходит, когда интеллектуальное осознание не функционирует так, что мы прибегаем к дисциплине и отрешенности. Акцент делается не на «много» или «мало», а на интеллекте. И интеллектуальный человек, довольствуясь малым, освобождается от материального бремени.
   Но довольствование малым – это одно, а простота – совсем другое. Желание довольствования малым или желание простоты опутывает. Желание порождает сложность. Довольствование малым приходит с осознанием того, что есть, а простота со свободой от того, что есть. Хорошо быть внешне простым, но намного более важно быть внутри простым и ясным. Ясность не проникает через полный условностей и целеустремленный ум, ум не может достичь ее. Ум может приспособиться, может организовать и привести свои мысли в порядок, но это – не ясность или простота.
   Действие воли приводит к замешательству, потому что воля, как бы ни была она возвышенна, – это все-таки инструмент желания. Воля быть, стать, даже разумная и благородная, может указать направление, может очистить путь среди беспорядка. Но такой процесс ведет к изоляции, а ясность не может проникнуть через изоляцию. Действие воли может временно осветить ближайший передний план, необходимый для простой деятельности. Но оно никогда не сможет прояснить внутренние причины, так как сама воля – это результат этих самих внутренних причин. Внутренние причины растят и питают волю, а воля может усилить их, повысить их потенциальные возможности, но очистить вас от внутренних причин она никогда не сможет.
   Простота не исходит от ума. Запланированная простота есть лишь хитрое приспособление, защита против боли и удовольствия. Это деятельность в виде самозащиты, которая порождает различные формы конфликта и беспорядка. Именно конфликт приводит к неясности как в нем самом, так и вне. Конфликт и ясность не могут сосуществовать вместе. Только свобода от конфликта дарит простоту, а не преодоление конфликта. То, что завоевано, нужно завоевывать снова и снова, таким образом, конфликт становится бесконечным. Понимание конфликта – это понимание желания. Желание может проявить себя как наблюдатель, тот, кто понимает. Но такое возвышение над желанием только откладывание его на потом, а не понимание. Явление «наблюдатель» и «наблюдаемый» – не двойственный процесс, а единый. И только в переживании этого факта, процесса единения, наступает освобождение от желания, от конфликта. Никогда не должен возникать вопрос о том, как переживать этот факт. Это должно произойти, и это происходит только тогда, когда есть состояние наблюдательности и пассивное осознание. Вы не можете иметь реального опыта встречи с ядовитой змеей, воображая или размышляя об этом, в то время как вы удобно сидите в вашей комнате. Чтобы встретиться со змеей, вам нужно решиться выйти за пределы асфальтированных улиц и искусственных огней.
   Мысль может увековечиться в памяти, но она не может переживать свободу без конфликта, поскольку простота или ясность не даны уму.

Повторение и ощущение

   Через открытое окно проникали гул и запахи города. В большом городском саду люди сидели в тени, читая новости и мировые сплетни. Голуби у их ног ходили с важным видом, ища лакомые кусочки, а на зеленых лужайках играли дети. Из-за солнца появлялись чудесные тени.
   Он был репортером, быстрым и сообразительным. Он не только хотел взять интервью, но также и желал обсудить некоторые из его собственных проблем. Когда интервью для его газеты закончилось, он рассказал о своей карьере, чего она стоила, не материально, а в смысле ее значения в мире. Он был крупным мужчиной, умным, способным и уверенным. В газетном мире он быстро поднимался наверх, и будущее заключалось для него именно в этом.
   Наши умы переполнены таким большим количеством знаний, что пережить их непосредственно почти невозможно. Опыт удовольствия и боли приходит напрямую, индивидуально. Но понимание опыта происходит на основе примера других, религиозных и социальных, авторитетов. Мы есть результат мыслей и влияний других, мы зависимы от религиозной, а также политической пропаганды. Храм, церковь и мечеть оказывают странное, смутное влияние на наши жизни, а политические идеологии придают видимую значимость нашей мысли. Мы созданы и разрушаемы пропагандой. Организованные религии – первоклассные пропагандисты, использующие любое средство, чтобы убедить и затем удержать.
   Мы являемся массой запутанных откликов, и наша суть является столь же сомнительной, как и обещанное будущее. Простые слова имеют для нас невероятное значение. Они производят неврологический эффект, ощущения которого более важны, чем то, что скрывается за символом. Существенны для нас символ, изображение, флаг, звук. Подмена, а не действительность, является нашей властью. Мы читаем об опытах других, мы наблюдаем игру других, мы следуем за примером других, мы цитируем других. Мы пусты внутри нас, и пробуем заполнить эту пустоту словами, ощущениями, надеждами и воображением. Но пустота остается.
   Повторение со своими ощущениями, как бы они ни были приятны и благородны, – не состояние переживания. Постоянное повторение ритуала, слова, молитвы является удовлетворяющим ощущением, которому дали благородное название. Но переживание – не ощущение, и сенсорная реакция скоро уступает место действительности. Фактическое, то, что есть, не может быть понято просто через ощущение. Чувства играют ограниченную роль, понимание или переживание находится вне и выше чувств. Ощущение становится значимым, только когда переживание прекращается. Тогда слова получают значение и господствуют символы, и все это превращается в одурманивающий граммофон. Переживание – это не продолжение, поскольку то, что обладает продолжением, является ощущением на любом уровне. Благодаря повторению ощущения появляется свежий опыт, но ощущения никогда не могут быть новы. Поиск нового не заключается в повторных ощущениях. Новое возникает, только когда есть переживание, а переживание возможно только тогда, когда повторение и поиск ощущений прекращаются.
   Желание повторения пережитого – это закрепление ощущения, а обогащение памяти – это увеличение количества ощущений. Желание повторения опыта, вашего собственного или чьего-то другого, приводит к нечувствительности, к гибели. Повторение истинного есть ложное. Истина не может быть повторена, не может быть распространена или использована. То, что может использоваться повторно, не имеет никакой жизни в себе, оно является механическим, статическим. Можно использовать вещь, но не истину. Сначала вы можете убить и отвергнуть, а затем использовать это. Но это уже не истина. Пропагандирующие не заинтересованы в переживании, они обеспокоены созданием ощущений, религиозных или политических, социальных или личных. Пропагандист, религиозный или светский, не может быть говорящим истину. Переживание может появиться только при отсутствии желания ощущений. Нужно прекратить давать названия и определения. Нет никакого мыслительного процесса без словесного выражения. Оказаться в плену у словесных выражений означает быть узником иллюзий желаний.

Радио и музыка

   Очевидно, что радиомузыка является изумительным спасением. По соседству, целыми днями и до глубокой ночи звучала музыка по радио. Отец уходил в свой офис довольно-таки рано. Мать и дочь работали в доме или в саду. А когда они работали в саду, радио ревело еще громче. Сын, очевидно, также наслаждался музыкой и рекламой, поскольку, когда он был дома, радио все равно играло. Благодаря радио можно слушать бесконечную музыку на любой вкус, от классики до последних новинок. Можно слушать детективные пьесы, новости и все, что без конца передают. Не требуется никакой беседы, никакого обмена мыслями, потому что радио почти все делает за вас. Говорят, радио помогает студентам учиться, и если во время доения коровы слушают музыку, то дают больше молока.
   И самое забавное во всем этом то, что радио, кажется, незначительно меняет течение жизни. Оно во многом приносит удобство. Мы быстрее можем узнать глобальные новости и услышать об ярко описываемых убийствах. Но информация не сделать нас интеллектуальнее. Куча информации об ужасах атомной бомбежки, о международных союзах, об исследованиях в хлорофилле и так далее, кажется, не делает никакого фундаментального изменения в наших жизнях. Мы столь же склонны к войне, как когда-либо, мы ненавидим каких-нибудь людей, мы презираем одного политического лидера и поддерживаем другого, мы обмануты организованными религиями, мы являемся националистами. Наши бедствия продолжаются, и мы поглощены бегством, чем более уважаемым и организованным, тем лучше. Убегать всем вместе – наилучшая форма безопасности. В столкновении с тем, что есть, мы можем с ним справиться, но обращение в бегство от того, что есть, неизбежно делает нас глупыми и тупыми, рабами ощущений и замешательства.
   Разве музыка не предлагает нам очень изощренным способом счастливое освобождение от того, что есть? Хорошая музыка отдаляет нас от нас самих, от наших ежедневных тревог, мелочности и неприятностей, она заставляет нас забыться. Или же она придает нам сил в столкновении с жизнью, она вдохновляет, подбадривает и умиротворяет нас. Она становится потребностью в любом из случаев либо как средство, чтобы забыться, либо как источник вдохновения. Зависимость от красоты и избежание уродства – это бегство, что становится предметом мучений, когда мы лишены нашего спасения. Когда красота становится необходимой для нашего благосостояния, тогда переживание прекращается, а начинаются ощущения. Момент переживания полностью отличается от погони за ощущениями. В переживании нет никакого понимания переживающего и его ощущений. Когда переживание оканчивается, тогда возникают ощущения переживающего, и это именно те ощущения, которых переживающий требуют и ищет. Когда ощущения становятся потребностью, тогда музыка, река, живопись – только средство для дальнейших ощущений. Ощущения становятся доминирующими, а не переживание. Жажда повторить опыт – это требование ощущений, и тогда, как ощущения могут быть повторены, переживания не могут.
   Именно это желание ощущений заставляет нас прибегать к музыке, обладать красотой. Зависимость от внешней линии и формы только указывает на пустоту собственного существования, которое мы заполняем музыкой, искусством, преднамеренным молчанием. Эта пустота заполняется или прячется под ощущениями из-за вечного опасения того, что есть, что есть мы. У ощущения есть начало и конец, их можно повторить и усилить. Переживание же находится вне пределов времени. Что по-настоящему существенно – это переживание, которое отвергается в погоне за ощущениями. Ощущения ограничены, индивидуальны, они привносят противоречие и страдание. Но переживание, полностью отличающееся от повторения опыта, не имеет продолжения. Только в переживании есть обновление, преобразование.

Власть

   Тени танцевали на зеленой лужайке, и, хотя солнце палило горячо, небо было очень синее и нежное. Из-за забора корова смотрела на зеленую лужайку и на людей. Сборище людей было незнакомым для нее, но зеленая трава была знакома ей, хотя давно уже не шли дожди, и земля была выжжена до коричневого цвета. На стволе дуба ящерица собирала мух и других насекомых. Отдаленные горы были туманными и манящими.
   Под деревьями, после разговора, она сказала, что она прибыла, чтобы послушать речь учителя учителей. Она была очень честной, но теперь честность стала упрямством. Это упрямство было скрыто за улыбками и разумной терпимостью, той терпимостью, которая была очень тщательно продумана и выпестована. Она была порождением ума и могла превратиться во вспышку сильной, яростной нетерпимости. Она была полной и сладкоречивой, но за этим скрывалось осуждение, подпитанное ее убеждениями и верованиями. Она была задавленной и жесткой, но отдала всю себя братству и его доброму делу. После паузы она добавила, что узнала бы, когда бы заговорил учитель, потому что она и ее группа владела каким-то таинственным способом узнать это, что было не дано другим. Удовольствие от исключительности их знания было настолько очевидно, когда она говорила об этом, в ее жестах и наклоне головы.
   Исключительное, частное знание дает глубоко удовлетворяющее удовольствие. Знать кое-что, что другие не знают, – это постоянный источник удовлетворения, это дарит чувство связи с чем-то более глубоким, дает престиж и авторитет. Вы находитесь непосредственно в контакте, у вас есть что-то, чего нет у других, и поэтому вы значимы, не только сами для себя, но и для других. Другие смотрят на вас снизу вверх, немного с опаской, потому что они хотят разделить это с вами, но вы отдаете, всегда зная больше. Вы лидер, авторитет, и это положение принимается легко, поскольку люди хотят, чтобы им приказывали, вели их. Чем больше мы осознаем, что мы растеряны и смущены, тем более желанней для нас, чтобы нами управляли и приказывали нам. Таким образом, власть создана во имя государства, во имя религии, во имя мастера или лидера партии.

   Поклонение авторитету, в значительной степени или не очень, является злом, особенно в религиях. Между вами и действительностью нет никакого посредника, а если есть, то он извратитель, интриган, не имеет значения, кто он, самый ли возвышенный спаситель, ваш последний гуру или учитель. Тот, кто знает, не знает, он может знать только его собственные убеждения, им самим придуманные верования и чувственные потребности. Он не может знать истину, неизмеримое. Положение и авторитет можно создать, искусственно культивировать, но только не смирение. Добродетель дарит свободу, но искусственно взращенное смирение – это не добродетель, это простое ощущение и поэтому вредное и разрушительное. Это рабство, из которого вновь и вновь освобождаются.
   Важно узнать, ни кто мастер, святой или лидер, а за чем вы следуете. Вы следуете, чтобы стать кое-чем, извлекать пользу, чтобы быть определенным. Кто-то другой не может дать ясность. Сомнение находится в нас: мы вызвали его, и мы должны избавиться от него. Мы можем достигнуть удовлетворяющего нас положения, внутренней безопасности, места в иерархии организованной веры, но все это самоограничивающая деятельность, ведущая к противоречию и страданию. Вы можете почувствовать себя на мгновение счастливыми в вашем достижении, вы можете убедить себя, что ваше положение неизбежно. Это ваш выбор. Но пока вы хотите стать кем-то, на любом уровне вам приходится страдать и расстраиваться. Быть никем не есть отрицание. Активное или пассивное действие воли, что является желанием, обостренным и усиленным, всегда приводит к конфликту и борьбе. Это не способ понимания. Установление власти и следование ей есть отказ от понимания. Когда есть понимание, то есть свобода, которую нельзя купить или принять от других. Что куплено, можно потерять, а что дается, могут отобрать. Таким образом, пестуется авторитет и страх перед ним. От страха нельзя избавиться мольбой перед свечами. Он заканчивается при прекращении желания стать.

Медитация

   Он много лет практиковал то, что он назвал медитацией. После прочтения определенных книг по предмету он следовал некоторым практикам, побывал в неком монастыре, где медитировали несколько часов в день. Он не был сентиментален по этому поводу, и при этом он не обливался слезами самопожертвования. Он сказал, что даже после этих многих лет его ум находился под контролем, хотя иногда он все еще выходил из-под него. В медитациях не было радости, а только строгость к себе, добровольно возложенная на себя. Они сделали его довольно жестким и сухим. Так или иначе, он был очень недоволен всем этим. Он принадлежал нескольким религиозным обществам, но теперь он покончил с ними и независимо искал бога, которого они все обещали. Он состарился в годах и начинал чувствовать утомление.
   Правильная медитация необходима для очищения ума, без освобождения от ума не может быть никакого обновления. Просто продолжение – это распад. Ум увядает от постоянного повторения, от износа из-за неправильного использования, от ощущений, делающих его тупым и утомленным. Контроль над умом не значим, значимым является то, чтобы узнать интересы ума. Ум – это узел противоречащих интересов, и усиление одного интереса по сравнению с другим и есть то, что мы называем концентрацией, процессом тренировки самодисциплины. Дисциплина – культивирование стойкости, сопротивления, и, где есть сопротивление, нет никакого понимания. Хорошо натренированный ум – это несвободный ум, только в свободе может быть сделано открытие. Должна быть спонтанность, чтобы раскрыть движения собственного «я», это может происходить на любом уровне. Хотя могут быть и неприятные открытия, движения «я» нужно подвергнуть этому и понять. Но дисциплинированность уничтожает спонтанность, при которой свершаются открытия. Дисциплины, несмотря на требовательность, помещают ум в рамки. Ум приспособится к тому, чему он был обучен. Но то, к чему он приспосабливается, нереально. Дисциплина – простое наложение, поэтому не может быть средством обнажения. Через самодисциплину ум может укрепить себя в свой цели, но эта цель самоспроецированная и поэтому нереальная. Ум создает действительность по его собственному образу, и дисциплина просто придает жизненность этому образу.
   Только в открытиях возникает радость, в открытиях путей «я» от мгновения до мгновения. «Я», на любом уровне его нахождения, исходит все еще от ума, о чем бы ум ни думал, все исходит от ума. Ум не может думать о чем-то, что не от него, он не может думать о неизвестном. «Я» на любом уровне – это известное, и хотя могут быть части «я», о которых поверхностный ум не знает, они все еще в пределах области известного. Движения «я» раскрываются в акте взаимоотношений. Когда взаимоотношения не ограничены пределами образца, это дает возможность для самораскрытия. Взаимоотношения – это взаимодействие «я», и чтобы понимать это взаимодействие должно быть осознание без необходимости выбора, так как выбирать значит акцентироваться на интересе одном, а не на другом. Это осознание есть переживание взаимодействия «я», и в этом переживании нет ни переживающего, ни переживаемого. Таким образом, ум освобождается от своих накоплений, нет больше «мне», нет собирающего информацию. Накопления, сохраненные воспоминания – это «я», а «я» – это частица, неотделимая от накопленного. «Я» отделяет себя от своих качеств, выступая наблюдателем, смотрителем, контролером, чтобы охранять себя, чтобы наделить себя непрерывностью среди непостоянства. Проживание единого, объединяющего процесса освобождает ум от своей двойственности. Таким образом цельный умственный процесс, как явный, так и скрытый, проживается и понимается не часть за частью, поступок за поступком, в его полноте. Тогда мечты и ежедневные действия – это всегда освобождающий процесс. Ум должен оставаться совершенно пустым, чтобы получать. Но жажда быть пустым, чтобы получать, – укоренившееся препятствие, и его нужно полностью осознать, а не какую-то специфическом его часть. Жажда переживания должна полностью прекратиться, что случается только, когда переживающий не подпитывает себя опытами и воспоминаниями о них.
   Очищение ума должно происходить не только на его верхних уровнях, но также и в его скрытых глубинах; и это может случиться, только когда заканчивается называние или определение процесса. Обозначение только усиливает и придает непрерывность переживающему, возникает желание постоянства, конкретизации памяти. Должно быть молчаливое осознание значения и понимание его. Мы даем названия не только, чтобы общаться, но также, чтобы дать продолжение и материализацию опыту, восстановить его и повторить его ощущения. Процесс обозначения должен остановиться не только на поверхностных уровнях ума, но и во всей его структуре. Это трудная задача, которую нелегко понять или пережить, поскольку все наше сознание это процесс обозначения или называния опыта, и затем его сохранение или запись. Именно этот процесс питает и усиливает иллюзорную частичку переживающего как отличного и отделенного от опыта. Без мыслей нет думающего. Мысли создают думающего, который изолирует себя, чтобы придать себе постоянство, так как мысли являются всегда непостоянными.
   Свобода появляется, когда цельное существование, поверхностное так же, как и скрытое, очищено от прошлого. Воля – это желание, и, если есть какое-нибудь волевое действие, какое-нибудь усилие быть свободным, обнажить себя, тогда, не может быть свободы, полного очищение целостного бытия. Когда все многоуровневое сознание молчит, полностью спокойно, только тогда появляется неизмеримое благословение, не зависящее от времени обновление творения.

Гнев

   Даже на ту высоту проникала жара. Оконные стекла были на ощупь теплыми. Постоянный гул двигателей самолета действовал успокаивающе, и многие пассажиры дремали. Земля была далеко внизу, мерцая от жары, бесконечно коричневая, с редкими участками зеленого. Теперь мы приземлились, и жара стала почти невыносимой. Она была буквально болезненной, и даже в тени здания ощущалось, как будто макушка головы загоралась. Лето было в самом разгаре, и местность была почти пустыней. Мы вновь взлетели, и самолет поднимался выше в поисках прохладных ветров. Два новых пассажира сидели на противоположных местах и громко разговаривали. Невозможно было не подслушать их. Начали они достаточно спокойно, но скоро гнев закрался в их голоса, гнев фамильярности и негодования. В ярости они, казалось, забывали об остальных пассажирах. Они были столь расстроены друг с другом, и как будто они одни существовали и больше никто.
   Гнев имеет специфическое свойство изолировать. Подобно печали, он отрезает человека, и, по крайней мере, на некоторое время прекращаются всякие взаимоотношения. Гнев имеет временную силу и живучесть для изолировавшего себя. В гневе присутствует странное отчаяние, так как изоляция – это отчаяние. Гнев разочарования, ревности, желания ранить порождает мощный взрыв, удовольствие от которого в самооправдании. Мы осуждаем других, и то самое осуждение есть оправдание нас самих. Без некоторого вида отношений, самодовольства ли или самоуничижения, что есть мы? Мы используем каждое средство, чтобы поддержать себя, и гнев, подобно ненависти, является одним из самых легких путей. Просто гнев, внезапная вспышка, о которой быстро забывают, это одно, но гнев, который преднамеренно создан, который созревал, который стремится покалечить и уничтожить, – это совсем другое. Простой гнев может иметь некоторую физиологическую причину, которую можно заметить и исправить. Но гнев, который является результатом психологической причины, намного изощренней, и справиться с ним намного труднее. Большинство из нас не против посердиться, мы находим этому оправдание. Почему нам не рассердиться, если кругом жестокость по отношению к другим или нам самим? Поэтому мы сердимся справедливо. Мы не только говорим, что мы сердиты и на этом останавливаемся, мы прибегаем к сложным объяснениям причины этого. Мы не просто говорим, что мы ревнуем или озлоблены, но оправдываем или объясняем это. Мы спрашиваем, как может быть любовь без ревности, или говорим, что чьи-либо действия сделали нас ожесточенными и так далее.
   Это объяснение и пустословие раздувают гнев, затаенный или проявленный, придают ему масштаб и глубину. Объяснение, высказанное или нет, действует как щит против раскрытия нас, таких, какие мы есть. Мы хотим, чтобы нас похвалили или польстили, мы ждем чего-то. Но когда это не происходит, мы разочарованы, мы становимся ожесточенными или ревнивыми. Тогда яростно или мягко мы обвиняем кого-то. Мы говорим, что другой ответственен за нашу горечь. Вы приобретаете большую значимость, потому что мое счастье, мое положение или престиж зависит от вас. Благодаря вам я действую, так что вы важны для меня. Я должен охранять вас, я должен обладать вами. Благодаря вам, я убегаю от себя. И когда я отброшен назад в себя, пугаясь своего собственного состояния, я гневаюсь. Гнев принимает множественные формы: разочарование, возмущение, горечь, ревность и так далее.
   Сохранившийся гнев в виде возмущения требует противоядия в виде прощения, но сохранение гнева имеет большее значение, чем прощение. Прощение не нужно, когда нет никакого накопления гнева. Прощение необходимо, если есть возмущение. Но свобода от лести и ощущения уязвленности, не породив черствого безразличия, приносит сострадание и милосердие. Усилием воли не избавиться от гнева, так как воля – это частично насилие. Воля – это результат желания, жажда быть, а желание по природе своей агрессивно, доминирующее. Подавлять гнев с помощью желания означает отставить гнев на иной уровень, дав ему другое название, но он все-таки часть насилия. Для того, чтобы быть свободным от насилия не способом отказа от насилия, должно быть понимание желания. Нет никакой духовной замены желанию, его нельзя подавить или возвысить. Должно быть молчаливое и лишенное выбора осознание желания. Это пассивное осознание есть прямое переживание желания, когда переживающий не дает этому название.

Психологическая безопасность

   Он сказал, что очень тщательно вник в этот вопрос, настолько глубоко, насколько он смог, изучив все, что было написано о предмете. Он был убежден, что в различных частях мира существовали определенные мастера. Они не проявляли себя физически, кроме как их особым ученикам, но они были в контакте с людьми иными способами. Они оказывали благотворное влияние и вели лидеров всемирной мысли и дел, хотя сами лидеры не осознавали этого. Они творили революцию и мир. Он был убежден, сказал он, что у каждого материка есть группа мастеров, формирующая их судьбу и дающая им свое благословение. Он знал нескольких учеников этих мастеров, по крайней мере, они сказали ему, что они существуют, добавил он сдержанно. Он был полностью серьезен и желал знать больше об этих мастерах. Было ли возможно получить опыт напрямую, вступить в контакт с ними?
   Как тиха была река! Две блестящие небольшие королевские рыбки плавали вверх и вниз, близко к берегу, прямо у поверхности. Летало несколько пчел, собирая воду для своих ульев, и рыбацкая лодка стояла посередине русла реки. Деревья вдоль реки были богаты листвой и отбрасывали обильные и темные тени. В полях недавно посаженный рис был ярко зелен, и кричала рисовая птичка. Это был очень умиротворяющий пейзаж, и жаль было обсуждать наши мелкие, незначительные проблемы. Вечернее небо было голубого цвета. Шумные города остались далеко. Через реку стояла деревня, и вьющаяся дорожка тянулась, извиваясь, вдоль берега. Какой-то мальчик пел чистым, высоким голосом, который не нарушал спокойствия места.
   Мы странные люди, мы блуждаем в поиске чего-то в отдаленных местах, когда это все так близко к нам. Красота всегда где-то там и никогда здесь. Истина никогда не находится в наших домах, а в каком-то отдаленном месте. Мы отправляемся на другую сторону планеты, чтобы найти мастера, господина, и забываем о слуге. Мы не понимаем обычные вещи в нашей жизни, каждодневную борьбу и радость, и все же мы пытаемся уловить таинственное и скрытое. Мы не знаем себя, но мы желаем служить или следовать за тем, кто обещает вознаграждение, надежду, утопию. Пока мы запутанны, то, что мы выбираем, также запутанно. Мы не можем видеть ясно, пока мы полуслепые, и, если мы что-то видим, то оно неполное и нереальное. Мы знаем все это, но все-таки наши желания, стремления настолько сильны, что они ведут нас к иллюзиям и бесконечным страданиям.
   Вера в мастера создает мастера, а опыт формируется верой. Вера в особый образец взаимодействия, или в идеологию, действительно дает то, чего очень хочется, но какой ценой и в каком страдании! Если индивидуум способный, то вера становится мощью в его руках, оружием куда более опасным, чем ружье. Для большинства из нас вера имеет большее значение, чем действительность. Понимание того, что есть, не требует веры. Наоборот, вера, идея, предубеждение являются определенной помехой для понимания. Но мы предпочитаем наши верования, наши догмы, они согревают нас, они обещают, они вдохновляют. Если бы мы поняли суть наших верований и почему мы цепляемся за них, одна из главных причин антагонизма исчезла бы.
   Желание извлекать пользу, личную или для общества, ведет к невежеству и иллюзии, к разрушению и страданию. Это желание не только все большего и большего физического комфорта, но желание власти: власти денег, знаний, отождествления. Тяга к большему – это начало конфликта и страдания. Мы пытаемся спастись от этого страдания через любою форму самообмана, через подавление, подмену и возвеличивание. Но тяга продолжается, возможно, на ином уровне. На любом уровне эта тяга есть конфликт и боль. Один из наиболее легких из спасений – это гуру, мастер. Некоторые спасаются через политическую идеологию с ее деятельностью, другие с помощью ощущений от ритуалов и дисциплины, третьи через мастера. Тогда способ спасения становится существенным, а страхи и упрямство стоят на страже этого способа. Тогда неважно, кто вы, важен только мастер. Вы важны только как слуга, неважно какой, или как ученик. Чтобы стать одним из них, вы должны выполнять определенные вещи, соответствовать определенным условиям, пройти через определенные трудности. Вы охотно делаете все это, так как отождествление дарит удовольствие и силу. Именем мастера удовольствие и сила стали уважаемыми. Вы больше не одиноки, не смущены и растеряны, вы принадлежите ему, партии, идее. Вы в безопасности.
   В конце концов, именно этого большинство из нас хочет: быть в безопасности, быть защищенным. Быть в растерянности вместе со многими – это форма психологической безопасности, быть отождествленным с группой или с идеей, светской или духовной, значит чувствовать себя в безопасности. Именно поэтому большинство из нас примыкают к националистам, даже притом, что это увеличивает разрушение и страдание, именно поэтому организованная религия так сильно удерживает людей, даже если это вызывает разногласия и взращивает антагонизм. Тяга к личной или групповой безопасности навлекает разрушение, а безопасность в психологическом отношении порождает иллюзию. Наша жизнь – это иллюзия и страдание, с редкими минутами просветления и радости, поэтому все, что обещает нам рай, мы с удовольствием принимаем. Некоторые видят тщетность политических утопий и поэтому переключаются на религиозность, что опять же для того, чтобы найти безопасность и надежду в мастерах, в догмах, в идеях. Поскольку вера формирует опыт, мастера становятся неизбежной действительностью. Единожды испытав удовольствие от отождествления, ум твердо убежден, и ничто не сможет его поколебать, поскольку его критерий – это опыт.
   Но опыт – это не действительность. Действительность не может быть пережита. Она есть. Если переживающий думает, что он переживает действительность, то он знает только иллюзию. Все знание действительности – это иллюзия. Знание или опыт должны прекратиться, чтобы существовала действительность. Опыт не может встретиться с действительностью. Опыт формирует знание, а знание обращается к опыту. Они оба должны умолкнуть для того, чтобы настала действительность.

Отделенность

   Он был человек маленький и агрессивный, профессор в одном из университетов. Он читал так много, что ему было трудно понять, где начались его собственные мысли и заканчивались мысли других. Он сказал, что был горячим националистом и терпел страдания ради этого. К тому же он был практикующим фанатиком, но теперь он отбросил весь этот мусор, слава богу, и был свободен от суеверия. Он яростно утверждал, что весь этот психологический разговор и обсуждение вводили людей в заблуждение, и то, что имело самое большое значение, так это экономическая реорганизация человечества, поскольку человек в первую очередь живет хлебом, и лишь после идет все остальное. Должна произойти насильственная революция и установлено новое бесклассовое общество. Если цель будет достигнута, средства не имеют значение. Если понадобится, они распространят хаос, а затем свергнут власть и установят правильный порядок. Коллективизм будет необходим, а всякая индивидуализация должна искореняться. Он очень подробен в описании будущего, и поскольку человек это продукт окружающей среды, они сформируют человека ради будущего, они пожертвуют всем ради будущего, для того, чтобы мир стал именно таким. Уничтожение человека настоящего было не столь важным, поскольку они знали будущее.
   Мы можем изучить историю и интерпретировать исторические факты, которые будут соответствовать нашим убеждениям. Но быть уверенным по поводу будущего означает находиться в иллюзиях. Человек – это не результат влияния только одного фактора, он – в значительной степени совокупность их. И подчеркивать одно влияние, уменьшая значение других, означает появление дисбаланса, что приведет к еще большему хаосу и страданию. Человек – это целостный механизм. Нужно понять целостность, а не просто часть, как бы временно важной часть не была. Принесение в жертву настоящего ради будущего – это безумство тех, кто одержим жаждой власти, а власть есть зло. Такие берут на себя право руководства человечеством. Они новые священники. Средства и цель неотделимы, они представляют собой единое явление, средства создают цель. Благодаря насилию никогда не наступит мир. Полицейское государство не может породить мирного гражданина. Через принуждение нельзя достичь свободы. Бесклассовое общество не может быть установлено, если партия всесильна, оно никогда не будет результатом диктатуры. Все это очевидно.
   Отделенность индивидуума не разрушить отождествлением с коллективом или с идеологией. Подмена не покончит с проблемой отделенности, и подавить ее она не сможет. Подмена и подавление могут сработать на некоторое время, но отделенность снова прорвется еще более яростно. Страх может временно отодвинуть ее на задний план, но проблема все остается. Проблема не в том, как избавиться от отделенности, а в том, почему каждый из нас придает этому такое большое значение. Те самые люди, которые желают установить бесклассовое общество своими проявлениями силы и власти, порождают разделение. Вы существуете отдельно от меня, а я от другого, и это – факт. Но почему мы придаем важность этому чувству отделенности, со всеми вытекающими отсюда пагубными результатами? Хотя между нами всеми есть большое сходство, все же мы различны. А это различия придает каждому чувство значимости из-за отделенности: отдельная семья, имя, собственность и чувство того, что ты отдельная сущность. Эта отделенность, это чувство индивидуальности причинило огромный вред, и отсюда желание коллективного труда и взаимодействия, принесение в жертву индивидуума ради целого и так далее. Организованные религии пробовали подчинить волю одного воле целого, а теперь партия, которая берет на себя роль государства, прилагает все усилия, чтобы заглушить индивидуума.
   Почему же мы цепляемся за чувство отделенности? Наши ощущения являются отдельными, а живем мы ощущениями, мы есть ощущения. Лишите нас ощущений, приятных или болезненных, и нас нет. Ощущения важны для нас, и они тождественны отделенности. Личная жизнь и жизнь гражданина дают различные ощущения на различных уровнях, и, когда они сталкиваются, возникает конфликт. Но ощущения постоянно находятся в состоянии войны друг с другом, в личной ли жизни или в жизни гражданина. Конфликт свойственен ощущениям. Пока есть хотение быть выдающимся или скромным, обязательно будет конфликт ощущений, причиняющий личное и социальное страдание. Постоянное желание быть «больше» или быть «меньше» поднимает на поверхность чувство индивидуальности и своей отделенности. Если мы можем оставаться с этим фактом, не осуждая или оправдывая его, мы обнаружим, что ощущения не целиком составляют всю нашу жизнь. Тогда ум как память, которая является ощущением, становится спокойным, более не разрываемым его собственными противоречиями. И только тогда, когда ум умолкает и успокаивается, появляется возможностью любви без «мне» и «мой». Без этой любви коллективное действие – это просто принуждение, распространяющее антагонизм и страх, благодаря которым возникают личные и общественные противоречия.

Власть

   Он был очень беден, но способен и умен. Он был доволен, или, по крайней мере, так казалось, тем немногим, чем он обладал, и у него не было никаких семейных обязательств. Он частенько заходил, чтобы обсудить кое-что, и у него были большие мечты о будущем. Он был целеустремлен и восторжен, прост в своих удовольствиях, и с удовольствием делал для других какие-нибудь мелочи. Он не был, сказал он, очень пристрастен к деньгам или к физическому комфорту. Но он любил описывать то, что бы он сделал, если бы он имел деньги, как он поддержал бы то или иное, как бы он открыл отличную школу и так далее. Он был довольно мечтателен и легко заводился как от своего собственного энтузиазма, так и энтузиазма других.
   Прошло несколько лет, и однажды он пришел снова. С ним произошло странное преобразование. Мечтательный взгляд пропал: он стал сухим, конкретным, почти грубым в своей точке зрения и довольно резким в своих суждениях. Он путешествовал, и его манеры были отлично отполированы и изящны. Он включал и выключал свое обаяние. Ему досталось по наследству много денег, и он удачно увеличил их во много раз. Он полностью стал другим человеком. Теперь он редко бывает здесь, и, когда в редких случаях мы действительно встречаемся, он отдален и самовлюблен.

   И бедность, и богатство – это неволя. Сознательно бедный и сознательно богатый – это игрушки обстоятельств. Оба продажны, поскольку оба ищут то, что развращает: власть. Власть – это больше, чем владение, власть – это больше, чем богатство и идеи. Все это действительно наделяет властью, но это можно отбросить, а все же чувство власти остается. Можно породить власть через простоту жизни, через достоинство, через партию, через отречение, но такие средства – простая замена, и не стоит обманываться на счет них. Желание положения, престижа и власти, власти, которая получена через агрессию или смирение, через аскетизм или знание, через эксплуатацию или самоотрешение является незаметно убедительным и почти инстинктивным. Успех в любой форме – это власть, а неудача просто опровержение успеха. Быть у власти, быть успешным – значит быть невольным, что является отрицанием добродетели. Добродетель дает свободу, но это – не вещь, которую можно получить. Любое достижение, либо индивидуальное, либо коллективное, становится средством для получения власти. В этом мире следует избегать успеха и власти, приходящих с самоконтролем и самоотречением, так как обои искажают понимание. Именно желание успеха не впускает смирение, а без смирения как может быть понимание? Успешный человек становится черствым, самовлюбленным, он обременен своей собственной важностью, своими обязанностями, достижениями и воспоминаниями. Должна быть свобода от самоуверенной ответственности и от бремени достижений, поскольку тот, кто прогнулся, не может быть подвижен, а понимание требует подвижности и гибкости ума. Милосердие отвергается успешными оттого, что они неспособны к пониманию самой красоты жизни, которая есть любовь.
   Желание успеха – это желание доминировать. Доминировать, значит обладать, а обладание – это путь к изоляции. Эта та самоизоляция, которую большинство из нас ищет: через имя, через отношения, через работу, через воображение. В изоляции есть власть, но власть взращивает антагонизм и боль, поскольку изоляция – это результат страхов, а страх прекращает всю общность. Общность – это взаимоотношения. И какими бы ни были они, радостными или болезненными, в них есть возможность самозабвения. Изоляция – это путь «я», а вся деятельность «я» приносит конфликт и горе.

Искренность

   Было видно небольшой участок зеленой лужайки с великолепными цветами по ее сторонам. Она была красиво ухожена, и очевидно, что ей уделялось большое внимание, поскольку солнце прилагало все усилия, чтобы сжечь лужайку и высушить цветы. За этим восхитительным садом, мимо множества домов, было синее море, искрящееся на солнце, а в нем белел парус. Из окна комнаты было видно сад, здания и вершины деревьев, а ранним утром и ранним вечером было приятно смотреть из окна на море. В течение дня вода в нем становилась яркой и жесткой, но даже в жаркий полдень там всегда был парус. Скоро солнце спустится в море, создавая ярко огненную дорожку, и сумерек не будет. Вечерняя звезда будет парить над горизонтом и исчезнет. Узкую полоску молодой луны подхватит вечер, но и она также исчезнет в беспокойном море, и темнота воцарится над водой.
   Он подробно говорил о боге, о его утренних и вечерних молитвах, его постах, его клятвах, его горячих желаниях. Он выражался очень ясно и определенно, не было никакого сомнения в выборе правильного слова. Его ум был хорошо натренирован, поскольку его профессия потребовала это. Он был ясноглазым и настороженным мужчиной, хотя в нем присутствовала некоторая жесткость. То, как он держал осанку, показывало упорство в цели и отсутствие гибкости. Им, очевидно, двигала необычно мощная воля, и, хотя он непринужденно улыбался, его воля была всегда начеку, осторожная и господствующая. Он был очень правилен в повседневной жизни, и он ломал установившиеся привычки лишь приказом воли. Без воли, сказал он, не могло быть никакой добродетели. Воля необходима, чтобы сразить зло. Сражение между добром и злом было извечным, и одна воля подавляла зло. В нем также присутствовала нежность, поскольку он, бывало, смотрел на лужайку, на веселящие цветы и улыбался, но он никогда не позволял своему уму блуждать вне пределов воли и ее воздействия. Хотя он усердно избегал резких слов, гнева и любого проявления нетерпения, его воля сделала его по-странному жестоким. Если красота вписывалась в рамки его цели, он принимал ее. Но в нем всегда скрывался страх чувственности, боль от которой он пробовал сдерживать. Он был хорошо начитан и учтив, но его воля следовала за ним подобно тени.
   Искренность никогда не может быть проста. Искренность – это нерестилище воли, а воля не может раскрыть пути своего «я». Самопознание – не плод воли, самопознание возникает благодаря пониманию мгновения за мгновением посылов движения жизни. Воля отключает эти спонтанные посылы, единственно которые показывают строение «я». Воля – это сама суть желания, и для понимания желания воля становится помехой. Воля в любой ее форме, высший ли это разум или глубоко укоренившиеся желания, никогда не может быть пассивной. А только в пассивности, во внимательном молчании может явиться истина. Конфликт происходит всегда между желаниями, на каком бы уровне желания ни находились. Усиление одного желания в противопоставлении другому только благоприятствует дальнейшему сопротивлению, а это сопротивление есть воля. Понимание никогда не сможет проникнуть через сопротивление. Что является важным – это понять желание, а не преодолевать одно желание с помощью другого.
   Желание достигать, извлекать пользу лежит в основе искренности, и это побуждение, все равно поверхностное или глубокое, приводит к желанию приспособиться, которое является началом страха. Страх ограничивает самопознание пережитым, так что нет никакой возможности пойти выше пережитого. Таким образом ограниченное самопознание только искусственно культивирует сильнее и глубже самосознание, «я», увеличивающееся все больше и больше на различных уровнях и в различные периоды. Поэтому противоречие и боль продолжаются. Вы можете преднамеренно забыться или уйти с головой в какую-нибудь деятельность, вырастить сад или поддерживать идеологию, разжечь в целом народе пылающий жар войны. Но теперь вы – это страна, идея, деятельность, бог. Чем больше отождествления, тем больше они укрывают ваши конфликты и боль, и так происходит постоянная борьба за отождествление с чем-то. Это желание быть единым с избранным объектом порождает конфликт искренности, который совершенно отрицает простоту. Вы можете сыпать пепел на вашу голову или носить простую одежду, или бродить как нищий, но это не простота.
   Простота и искренность никогда не смогут быть компаньонами. Тот, кто отождествил себя на любом уровне с чем-то, может быть искренним, но он не прост. Воля быть – противопоставление простоте. Простота возникает со свободой от жадного пробуждения желания достигнуть. Достижение есть отождествление, а отождествление есть воля. Простота – это живое, пассивное осознание, в котором переживающий не запоминает переживание. Самоанализ предотвращает это пассивное осознание. У анализа всегда есть мотив: быть свободным, понимать, извлекать пользу – и это желание только подчеркивает самосознание. Аналогично, собственные умозаключения сковывают самопознание.

Полное удовлетворение

Она была замужем, но детей не имела. В житейском отношении она была счастлива. Деньги не были проблемой, были машины, хорошие гостиницы и дальние путешествия. Ее муж был успешным деловым человеком, главный интерес которого состоял в том, чтобы украшать свою жену, чтобы создавать для нее комфорт и давать ей все, что она желала. Они оба были весьма молоды и дружелюбны. Она интересовалась наукой и искусством и баловалась религией. Но теперь, сказала она, частички душевного отодвигали все остальное на задний план. Она была знакома с учением различных религий, но будучи неудовлетворенной их устоявшейся умелой спланированностью, их ритуалами и догмами, она хотела серьезно заняться поиском реальных вещей. Она была сильно недовольна, побывала у учителей в различных частях мира, но ничто не принесло ей длительного удовлетворения. Ее недовольство, сказала она, не являлось результатом того, что у нее не было детей. Она довольно тщательно вникала во все, что ее интересовало. И при этом недовольство не было вызвано никакими социальными расстройствами. Она потратила свое время на одного из видных аналитиков, но эта внутренняя боль и пустота все еще оставались.
Искать удовлетворения означает впустить расстройство. Нет никакого удовлетворения «я», но только укрепление «я» через обладание тем, что оно жаждет. Владение, на любом уровне, дает «я» почувствовать себя мощным, богатым, активным, и это ощущение называют удовлетворенностью, но, как это происходит со всеми ощущениями, оно скоро исчезает или заменяется на еще одно удовлетворение. Все мы знакомы с этим процессом замены или замещения, и это игра, которой довольны большинство из нас. Хотя некоторые, однако, хотят более длительного удовлетворения, такого, которое будет длиться всю нашу жизнь, и, найдя его, они надеются, что их покой никогда не нарушится снова. Но существует постоянный, подсознательный страх лишения, и тогда создаются искусные формы сопротивления, в которых ум находит убежище, но страх смерти неизбежен. Удовлетворенность и страх смерти – это две стороны одного процесса: укрепление «я». В конце концов, полное удовлетворение – это отождествление с чем-либо: с детьми, с собственностью, с идеями. Дети и собственность довольно опасны, идеи же предлагают большую безопасность и сохранность. Слова, которые являются идеями и воспоминаниями, вместе с их ощущениями становятся важны, и тогда удовлетворенность или чувство полноты превращаются в слово.
Нет никакой самореализации, а только самоувековечивание, с его постоянно усиливающимися конфликтами, антагонизмом и бедствиями. Искать длительное удовлетворение на любом уровне нашего существа означает вызвать беспорядок и горе, поскольку удовлетворение никогда не может быть постоянным. Вы можете вспомнить опыт, который доставил вам удовольствие, но опыт мертв, а только память о нем остается. Память сама по себе не имеет никакой жизни, а жизнь ей придается благодаря вашей неадекватной реакции на настоящее. Вы живете мертвым, как делает большинство из нас. Незнание возможностей «я» ведет к иллюзии, и будучи когда-либо пойманным в сети иллюзии чрезвычайно трудно вырваться из них, трудно узнать иллюзию, поскольку, создав ее, ум не может осознать ее. К ней нужно приближаться пассивно, косвенно. Пока возможности «я» не поняты, иллюзия неизбежна. Понимание приходит не благодаря применению воли, но только когда ум молчит. Ум нельзя заставить замолчать, так как сам заставляющий есть результат ума, желания. Должно быть осознание этого целостного процесса, осознание, не основанное на выборе. Тогда только есть возможность не увеличивать количество иллюзий. Иллюзия очень удовлетворяет, отсюда и наша привязанность к ней, иллюзия может принести боль, но эта самая боль показывает нашу неполноту и заставляет нас быть полностью отождествленными с иллюзией. Таким образом, иллюзия имеет очень большее значение в наших жизнях. Она помогает скрывать то, что есть, не внешнее, а внутреннее. Это внутреннее игнорирование того, что есть, ведет к неправильной интерпретации внешнего того, что есть, что вызывает разрушение и страдание. Укрытие того, что есть, вызвано страхом. Страх никогда нельзя преодолеть силой воли, поскольку воля – это результат сопротивления. Только через пассивное, но все же наблюдательное понимание приобретается свобода.

Кришнамурти Джидду

Комментарии к жизни. Книга 1

2 Страница

Поиск истины

Чувствительность

Человек и общество

«Я»

Вера

Молчание

Отказ от богатства

Повторение и ощущение

Радио и музыка

Власть

Медитация

Гнев

Психологическая безопасность

Отделенность

Власть

Искренность

Полное удовлетворение